Московский Джокер - Александр Морозов

Но Алекс в одном из подобных разговоров пошел еще дальше. Он призывал всех, крепко держащихся в этой жизни за пивную кружку, проявить интеллектуальное мужество, а это значило, по Алексу, крепко держаться за единожды выбранную логику.

А согласно логике Порт-Смоляги – это он называл так пивную, по аналогии с французским Порт-Роялем или дальневосточным Порт-Артуром, – аккурат получалось, что не только Запад и Великие географические открытия придуманы КГБ, но что и само КГБ тоже кем-то придумано. И тоже для отмазки. Для отвода глаз.

– Нет, так не выходит, – сначала возражали ему. – Там, на Западе, действительно никто из нас не бывал. Можно и усомниться, стоит ли там чего, окромя бутафории. А здесь, вона дура какая расселась, пирог целый на Лубянке. И офицерики там так и шастают. Даром что в штатском, а что мы их, не знаем, что ли? Да в ближайших пивных приходилось и пивка вместе цедить, и леща впополаме имати.

Но Алекс разъяснил, что он и логика Порт-Смоляги ставят под сомнение вовсе не физическую реальность КГБ, как реально существующего учреждения, со всеми его зданиями, подвалами, это уж непременно! – и кадровым составом. Все это и многое другое, как, например, тысячи явочных квартир по Москве, боевые отравляющие вещества, заправленные в авторучки, существует вполне реально и ощутимо. Но все это физически реальное КГБ не может поручиться за свое собственное существование в некоем высшем, концептуальном плане.

Тут Алексу говорили, что он просто «от фонаря под фишки гонит». Но Алекс и на это знал, как ответить. Он говорил, что любое учреждение определяется не зданием и названием, а исключительно своими функциями и, во вторую очередь, своей внутренней структурой.

Так вот, насчет Комитета Алекс утверждал, что ни его реальные задачи, ни его структура, или, проще говоря, внутреннее устройство, его собственным сотрудникам могут быть и не известны.

Может даже быть закамуфлирована истинная иерархия, система подчинения исполнителей тем, кто ставит цели.

– Для отвода глаз, – говорил Алекс, – у них, конечно, все как у людей. Лейтенанты, там, капитаны, генералы. А на деле возьми какой-нибудь шпионский проект, особенно из долгосрочных, и хрен найдешь, откуда у него ноги растут. За некоторые дела брались, в порядке надзора, так за головы потом хватались. Я уж не говорю, что и за все остальные места в придачу. Откуда финансирование? Вообще ни черта не понятно. А оно, представьте, идет. Оно, представьте себе, капает. То есть, до абсурда. А когда и кто начал? И вот опять, копают, копают… С времен НКВД? Нет, раньше. От ГПУ? Раньше. Ну, в конце концов, выясняется, что еще русский царь заказал сие любопытное исследование. Да не последний царь, а, скажем, еще Екатерина поручила своему резиденту и конфиденту в Европе Дашковой. Так вот, с восемнадцатого века «обследование» хрен знает чего и длится. Вот такое положение дел, при котором неизвестны ни истинное начальство, ни реальные цели и задачи, Алекс и называл миражным существованием какого-либо государственного учреждения. И его следовало признать в таком случае всего лишь бутафорией.

– Но если «безопасники» сами ушами трясут, кто же тогда гонит фуфло? – спрашивали Алекса нелицеприятно. Но он, разумеется, только пожимал плечами, погружая губы в белую глыбу пивной пены. И только иногда оттуда, то есть, из пены, слышались как бы утомленные вздохи кита или тюленя, и Алекс шептал, уткнувшись в кружку:

– Этот вопрос требует дополнительных исследований.

И вот такое дополнительное исследование, правда, в его наивной и ограниченной форме, и решил вдруг произвести литератор Пафнутий.

Ему, конечно, указывали, что вопрос о реальности Запада как бы подувял. Чего там проверять или сомневаться, когда уже столько достойных братков и корефанов туда ныряли и, что самое главное, выныривали обратно. И при этом прямо к ним, на Смолягу.

Но Пафнутий был неумолим.

– Мы продолжаем исходить, – вещал он Гербу и Алексу с безумными, полыхающими закатом и портвейном глазами, – из того, что Комитет обладает практически неограниченными средствами. А разве в этом случае трудно выстроить что угодно, и где угодно? Выстроили же Байконур среди степей. А Лас-Вегас в пустыне? Это же официально признанные факты. Ну так вот. Почему же нельзя этих бедолаг, которые считают, что они наконец-то попали на Запад, повозить, как матрешек – прости, Господи – туда-сюда по фанерным городам да и баиньки уложить в палаточном городке. А чтобы палатка под пятизвездочный Палас-отель сошла, так не грех и галлюциногенов с чайком вечерним заварить.

– Ты только что прилетел? – спросил Герб, услышав в трубке голос Пафнутия.

– Нет, вчера. Я дома. Я очень устал и поэтому непрерывно спал. Хочу тебя видеть. Я сейчас одеваюсь – и к тебе.

– Может, тебе еще надо отдохнуть? – спросил Герб, считая, разумеется, что Пафнутий планирует грандиозную пьянку под рассказы об Америке.

Но Пафнутий удивил трезвостью интонации и смысла сказанного:

– Я попал там в странную историю, Герб. Она продолжается здесь. Я хотел бы с тобой посоветоваться.

– Тебе кто-то угрожает?

– Не могу так сказать. Но ощущение неприятное.

Через двадцать минут литератор Пафнутий уже стоял на пороге огромной коммуналки, одну из комнат которой временно, на период сдачи в аренду своей квартиры на Маяковской, занимал литератор Герб. После того, как Герб провел Пафнутия в комнату и усадил в старое кожаное кресло, гостю было предложено на выбор выпить крепкого чая или коньяка.

– А какая разница.? – нервно парировал Пафнутий. – Вон, смотри, у них и цвет один и тот же.

– Тогда позволь, я тебе скромненьких три звездочки плескану.

– Давай, Герб, лей, не жалей. Чего ты на меня, как на вставшего из могилы смотришь?

– Ну, за твое возвращение, – Герб налил и себе грамм семьдесят. – За то, чтоб мы всегда возвращались и чтобы было чем согреться после дороги.

И друзья далее, уже не чинясь, тут же налили по второй, уже более солидной дозе.

– Ну что, Пафнутий, ты чего так быстро приканал? Собирался месячишко исследовать, стоит ли Запад на месте, а сам за десять дней перекувырнулся. Это как понимать?

– Даю отчет, земеля, даю отчет, – загудел отошедший от первоначальной суровости лика Пафнутий. – Знаешь, как в хорошей песне поется? «Там хорошо, но мне туда не надо».

– Знаю. Хороший певец поет. Высоцкий.

– А ты помолчи, Герб. Я знаю, чего ты знаешь, а чего нет.

– И чего я не знаю?

– Чего тебе не положено, того и не знаешь. Но у тебя есть друг. Понимаешь? Кореш. Литератор Пафнутий. Вот он тебе и скажет.

– Что скажет литератор Пафнутий, если ему не менее великий литератор Герб нальет и в третий раз трех звездочек?

– Давай теперь за тебя, Герб. И за Алекса, за Марло, за вас всех. И за то, что я снова присоединился к вам.

Пафнутий выпил, и Герб присоединился к нему.