Деревенский бунт - Анатолий Байбородин

А мужики-то… мужики-то, паря, лежат ни живы ни мертвы и пахнут небраво. У их же медвежья болесь приключилась… А я гляжу, Марья Иванна улепётыват. Гляжу, паря, и думаю: «Ладно, беги, моя бравая, беги-и-и. А то пришлось бы, как дурочке, на лисапете кататься. Народ смешить. В цирке-то…»

А циркачи-то, паря, что задаток сунули, требуют деньги взад. А кого требовать, когда денюжки уже тю-тю, улетели?! Я на их пороху, дроби купил, вдруг придётся тайгу оборонять? Партизанить… Оне же, американцы, зазря-то не будут шариться в тайге. Чо-то измыслили. Шарамыги[158] ишо те… Може, тайгу удумали к рукам прибрать… под полигоны? А наш президент… полодырый же… всё отдаст – не жалко. Не родно, дак не больно… Но пусть сунутся в тайгу, я, паря, их отпотчую, дроби-то всажу в стегно, век будут помнить…

…А вот говорят, дескать, раньше мужики на медведя с рогатиной ходили. Без ружья… А я, паря, ухватом медведя взял… Да… По молодости, помню, прихожу домой, гляжу… мама родная – медведь с моей баушкой сидит! Выпиват и закусыват. Как порядошный… Телевизер глядят – вся-аку срамотишшу. А Михайло Иваныч ишо и песню базлат, дескать, трутся медведи задом о земную ось…

Ну, ладно, трись, хошь затрись, а пошто в моих тапках-то?! А я, паря, ши-ибко не люблю, когда медведи в моих тапках… А возле печки ухват стоял, чугунки вынать. Ну, схватил я тот ухват – и на медведя. Поучил маленько, чтоб чужи тапки не одевал. Ежели ты к порядошной женчине идёшь, дак и бери свои тапки. Тебе их там никто не припас…

Обиделся Михаил Иваныч, стал в отместку всяки пакости творить: то поленницу дров раскатат, то на крышу залезет и шапку на трубу оденет – печку топишь, весь дым в избу. А тут на Крещенский сочельник дверь водой облил – дверь за ночь-то и примёрзла. Я утром выйти не могу. А у меня в деревне как раз бизнес навернулся, бодучему козлу рога спилить… А я выйти не могу – дверь приморожена. Бизнес мой прахом и пошёл. Я, конешным делом, смикитил, чьи это проделки. Накатал «телегу» на медведя, милиция и загребла Михайло. Улицы подметал как миленький… Хошь и медведь.

Третиводни одно ботало коровье бренчит по телевизеру: дескать, красиво глядеть, как глухари токуют, как любовные песенки плетут. Ага, красиво… Хвост распушил, песню затянул, браво, а тут охотник – бах, и прощай любовь… Вот и в жизни такая же петрушка: то-око, это, вроде затокуешь, вроде глухаря, жена по башке скалкой, тёща сковородником, тесть сосновой орясиной, какой ворота подпирают… Вот и потокуй…

А глухарь, когда поёт, он же – глухой, паря, глухарь глухарём, ничо не слышит. Но видит. Охотника высмотрит, укрылит, а на собаку, паря, и глазом не ведет. Хошь лай, хошь залайся. Ишо и дразнит, артист…

Случай был… Однажды по зиме махнули мы в тайгу с дружком. Федя звать. Художник… А Федя – и охотник, и шишкабой, и ягодник, и черемшатник, и грибы собирать мастак. Помню, в Рождественский сочельник лютые морозы, а мы с Федей бродим в сосняке, рыжики ищем. Версты три отмахали по тайге, гляжу, Федя лапой в сумёте[159] порыл, рыжик выкопал, потом другой, да так мы с им корзину рыжиков и напластали. Ага… Мы же и рванули в тайгу рыжиков посмекать. Фединой жёнке страсть как рыжиков захотелось, хошь из-под земли выкопай и на стол выложи.

Ладно, идём по тайге, смотрим: мама родная – глухарь на сосне посиживат и токует что есть мочи! Прямо уливатся. «От, – думаю, – бесстыдник-то, а… Тоже мне, ухарь-купец… Порядошные глухари по весне оттоковали, любовь справили, а этому всё мало. А уж январь на пороге… И откуль здоровье берётся?! Опять же, на свежем воздухе живёт, ягодой кормится…» Ладно… Послушались мы, послушали глухариную песнь, но добыть же, паря, охота, дичь же… А как добыть, коли ружья нету?! За ружьишком надо в Ботало бежать… И тут я припомнил: глухари же, паря, любят собак дразнить. Хлебом не корми, дай подразнить. Припомнил я это дело и говорю напарнику:

– Федя, выручай, побудь собакой! А я дуну в деревню за ружьишком.

– Не хочу быть собакой, – заерепенился Федя. – Да и не умею, грамотёшки мало…

– Ничо, не боги горшки обжигают, освоишь. Слушай: встал на карачки, ползи под лесину и лай. Лай, лай, пока не охрипнешь… Понял?.. Да погромше лай!

Согласился. Встал на четвереньки – и-и-и давай лаять. Да так браво лает, похлешше собаки. Я ишо подумал, буду на охоту брать заместо собаки… А глухарь ни-изко к Феде спустился. Думат, собака… Сидит на ветке и дразнит Федю, и дразнит…

Ладно… А я в деревню ходом. Пока туды-сюды слетал, напарник мой аж охрип, но мало-мало тявкат. А глухарь-то, глухарь-то, паря, не попускатся, дразнит и дразнит. Думат, собака… Тут бы я и добыл глухаря, да Федя лаять перестал. Обезголосел напрочь… Глухарь-то пригляделся: но, паря, дак это же не собака, это же Федя – и улетел.

Улетел… Дак оно и ладно, что улетел. Жалко мне стало птицу… Вот я теперичи и не кормлюсь с ружья, больше на ягоды да на кедровый орех налегаю. За черемшой ишо бегаю. Жить-то надо, а жить-то не с кем…

Я пошто не охочусь?.. Зверей жалко… Но, паря, росомах не жалею. Не, росомах не жалко. Така пакость!.. Така пакость! Прости мя, Господи… Помню, мы с баушкой летовали на Байкале. А молодые были, то-ока поженились. Обвенчались круг ракитова куста…

И вот, значит, в избе ночевать душно. Ну, мы с баушкой в сенях и спали. Свежей травы постелим… – красота… И вот спим себе, никому не мешам, да только чую, что-то тёмное через нас с баушкой пролетело! А у нас в сенях окошко слуховое, без рамы, без стекла. Вот оттуда и… Ну, пролетело да пролетело, мало ли чо по ночам летат.

Ладно… А в сенях стояла корзина с яйцами… Дак, это, я утром-то глянул: мама родная – все яйца повыпиты! Тут и следы звериные, и кало. Ну, я же охотник – следы посмотрел, кало понюхал: ну, точно, она, подлюга, забралась… росомаха! Дак чо, холера, удумала, гвоздиком проткнёт яйцо и выпьет. Так всю корзину за ночь и уговорила… Да… На другу ночь я опеть поставил корзину с яйцами. Легли мы с баушкой, приставились, будто спим… Пришла, милая. И тока, это, росомаха за яйца-то взялась, начала их гвоздиком протыкать да пить, тут я её и прищучил… Да, паря… Хотел на мясо, да мясо у ей псиной пахнет… На цепь посадил. Похлешше собаки лаяла. Избушку караулила…

Но это уже, паря, друга история. Ежели отпотчуешь винцом с хлебцем, може, и поведаю.

Не-е, я теперичи бросил охоту. Так, иногда, ежели какой зверь шибко досаждат, жить мешат… Но, помню, случай был… У меня избёнка на Байкале. Подле самого леса. И вот, паря, кабаны дикие понавадились в огород. Тын разворошили и всю картошку повырыли. Как Мамай прошёл… Я уж потом тын починил, а на тычины жестяные банки повесил, чтоб бренчали и пугали…