Шпоры на босу ногу - Сергей Булыга

Но тут смерть подошла к нему совсем близко и остановилась. Потом наклонилась. А потом даже опустилась перед ним на колени. На ней белое, очень изящное платье, снег на длинных, чудесных ресницах. Прощайте, Мадам! Ведь сейчас поцелует – и…

Нет! Сержант зажмурился и из последних сил оттолкнул эту страшную гостью! Но тщетно! Смерть крепко обняла его и стала целовать, целовать, целовать!..

Но почему эти губы такие горячие?! Сержант удивленно открыл глаза и увидел – его обнимала…

– Мадам!

– Нет, – улыбнулась та. – Теперь, и навсегда, меня зовут Настёна.

– На-стё-на, – с трудом повторил сержант. – Мою руку… и сердце… – и замер без чувств.

…Ночи в конце ноября, как все мы знаем, длинные и холодные. Пальцы совсем уже не гнутся, а искры из-под кремня словно замерзают на лету и не желают разжигать костер. Да и разве согреет огонь, когда кругом метель, а он, единственный, лежит без чувств, и думается только об одном – он жив или нет? И неужели всё напрасно, и неужели он… О, Маци Божая, ну до чего же бесконечны ноябрьские ночи! Луны почти не видно, никто не едет по дороге. Ну почему же все не так, перед кем же она провинилась? Ей еще нет и двадцати, она красива и умна, она блистает в обществе – в любом! – но ничего ей этого не нужно! Ей только бы… О, да! И вот она сидит, уже не шевелясь, а на коленях у нее лежит сержант с перевязанной раной. Повязка – подол ее платья. Ей холодно, ей очень холодно, а у него на лбу – через повязку – большое алое пятно. О, Наисвентшая, он жив? И скоро ли утро? Есть здесь хоть кто-нибудь?! Спасите же его, он умирает!..

Нет, тишина. Ну что ж, значит, судьба, значит, карты сказали неправду. Ее карты! А карты той надменной парижской старухи опять угадали – это действительно его последняя кампания, и это она погубила его, да, это действительно она, Настена – его дама треф! Ну что ж, разве с судьбой поспоришь? И Настёна закрыла глаза и склонилась к сержанту. Вот только бы уснуть, подумала она, поскорее уснуть!

И уснула.

……………………………………………………………………………………

А дальше было все как и положено во сне: было уже довольно заполночь, когда на них наткнулись казаки из отряда подполковника Бедряги. Настёна смотрела на казаков удивленными глазами и молчала. Сержант лежал без чувств. Казаки – не без зубоскальства – стали спрашивать. Тогда, придя в себя, Настёна назвала две-три нужных фамилии – и сразу всё решилось; их спешно доставили в Минск. А там у заставы Настёна и встретила Гриньку. Сотник только что вернулся с дела. Был он зол и неразговорчив. Ну, еще бы! Искали маршала Бертье, а взяли только его жезл. Но, глянув на Настёну, Дементьев подобрел. Пока что ни о чем не спрашивая, он мигом отыскал гостиницу, где силой занял лучший номер и первым делом отпоил Дюваля коньяком, а уже потом, в соседней комнате, заговорил о главном. Настёна виновато потупилась и не отвечала. Сотник нахмурился и грозно сказал:

– Конечно, Шарль мой лучший друг!.. Однако же, вас посылали отнюдь не за ним!

Настёна молчала.

– Что вам известно о трофеях? – настаивал Григорий. – Ведь кто как не вы похвалялся, что едва ли не весь вражеский генералитет волочится за вами! Так, нет?

Настёна только покраснела.

– Так что же! Вы что, не могли… – но тут Григорий спохватился и сам едва не покраснел.

– Нет, Гриня, не могла, – призналась Настёна, не поднимая глаз. – Ведь я обручена…

– Слыхал! Слыхал! А ваш жених…

– Я не о нем. Я о…

– К-когда? – растерялся Григорий.

– Вчера. Он сделал мне предложение, – и незадачливый агент едва заметно улыбнулся.

Григорий ничего не ответил, а только сел к столу и принялся скрести ногтями скатерть. Вот женщины! Вот все они такие! Одно только и знают, но знают отменно!

А Настёна сказала:

– Но ты не сердись, я знаю, где они.

– Кто?

– Московские трофеи.

– Что?! – и сотник, не удержавшись, вскочил из-за стола.

– Они… – и Настёна опустила глаза. – Они в Могилевской губернии. Где-то…

– Так! – и сотник недобро грянул шпорами.

– Чего уж там, Гриня, – попыталась успокоить его Настёна. – Они ведь в земле, не убегут.

– Этим только и утешимся! – хмуро согласился казак. – А вас, Анастасия Петровна, не похвалят. Все ведь было в ваших руках. Ну а вы!.. – но тут он покосился на соседнюю комнату и промолчал. Однако, уходя, еще раз вспомнил: – Нет, не похвалят!

И Гриня оказался прав – Анастасию Петровну не похвалили. Но, впрочем, и не поругали. О ней просто забыли. А если и помнили, то сами же себя и попрекали: ну разве можно было доверить что-либо женщине, которая еще не замужем?!

А разоренная нашествием Россия помалу возвращалась к мирной жизни: с государственных крестьян сложили недоимки, неверная шляхта была прощена и обласкана, Тит сечен за бунт и под розгами умре, Егор же Афанасьевич Бухматый исчез неведомо куда. А победоносная армия ушла освобождать Европу. Там Гриня успешно подвизался в двух исторических атаках – под Лейпцигом и при Фер-Шампенуазе. Потом мы вошли в Париж и в Светлое Христово Воскресение французские маршалы благочестиво целовали православный крест. Наши союзники тоже не дремали – уже определены были контингенты полумиллионной армии, и австрийский князь Шварценберг назначил день и час похода на Москву…

Однако сей замысел у них не удался – Наполеон бежал с Эльбы, и начались Сто дней, которые закончились при Ватерлоо.

А как же наши главные герои? На мясопуст Тринадцатого года они сочетались законным браком – вначале в католическом, а затем в униатском храме. Сержант был в статском, отчего сильно робел. Зато пан Петр был очень как хорош в старинном, еще косцюшкинской поры, мундире. И молчалив! И за столом остался молчалив. Пан Александр, напротив, много пел – и, кстати, весьма сносно. Но не плясал, как прежде обещал, потому что с негнущейся ногой разве попляшешь? И, главное, а надо ли? И вообще, если по совести, то и потом особой радости «заморский зять», как величал его пан Петр, а сын его кивал, в дом не принес. Но ради дочери, а равно и сестры, его принимали. А в остальном все было очень хорошо, молодые нежно любили друг друга, Пилиповки того же года принесли им сына Андрея. Или Анджея. Или Андрэя, или Андрэ – как вам будет угодно. Война тем временем близилась к концу, супруги возвратились в Минск, и сержант принялся хлопотать насчет паспортов – во Францию, в Бордо. Анастасия Петровна плакала, не хотела уезжать и надеялась лишь на то, что расстроенная нашествием государственная машина затеряет прошение любимого супруга. Однако ничего подобного не случилось; царева служба работала четко, и уже через полтора года Дюваль имел на руках все требуемые бумаги. Анастасия Петровна рыдала, но, как известно, куда иголка, туда и нитка. По дороге в Бордо завернули в Брюхово, к тестю, проститься. И там только что вернувшийся из Парижа Ян-Героним Тарашкевич сообщил неутешительную новость: верный королевскому престолу граф генерал де Оливьер разыскивает особо опасного преступника Шарля Дюваля – одного из наиболее действенных сообщников узурпатора по возвращении последнего с Эльбы! Анастасия Петровна перестала рыдать и распаковала чемоданы. Растерянный Дюваль нещадно возмущался: какая Эльба, если он в те дни… Навет! Ошибка!