Река без берегов. Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна. Книга первая - Ханс Хенни Янн

Я не знал, как истолковать нарочито-серьезное выражение его исказившегося лица. Он недавно плакал. Или проглотил какой-то наркотик. Он пока ничего не говорил. Только положил причудливый коралловый мир стеклянного венка{214} в головах гроба. Он был почтенным участником похорон, а я — опустившимся блудным сыном, который явился к смертному одру матери{215}: слишком поздно, чтобы в последний раз увидеть дорогое лицо, но достаточно рано, чтобы застать заколоченный гроб еще на поверхности земли. Такого сына все жалеют и презирают.

Он недоверчиво взглянул на меня. И вдруг начал что-то записывать на клочке бумаги. Потом поднес написанное к моим глазам и сказал с угрозой:

— Умершего зовут: Гомиш Ианиш ди Паленсия{216}ых сохранилась древнейшая в Испании христианская церковь (базилика Сан-Хуан-Баутиста).}. Я специально записал для вас, чтобы вы не учинили какой-нибудь глупости… (Я сохранил эту бумажку вместе с костью.)

В это мгновение дверь открылась. Два мальчика, размахивая кадилами, вошли в зал, а по пятам за ними — священник. Он поприветствовал нас только глазами. Сквозь узкие губы проронил молитву, едва ли произнесенную вслух. Выполнил обряд благословения: окунул два пальца в свинцовую капсулу, содержащую то ли елей, то ли святую воду, сотворил крестное знамение и дотронулся до гроба.

Снова появились четыре монахини и вместе с ними, с кнутом в руке, — погонщик запряженной волами провозки. Прежде чем я это заметил, мальчики направились к выходу. За ними последовали священник и гроб, несомый четырьмя помощницами. Шествие замыкал погонщик мула. Остальные — то есть доктор и я — на несколько секунд остались одни. Потом он взял меня под руку и вывел наружу. Его обволакивал сладковатый запах эфира и одеколона.

Гроб уже стоял на телеге, похожей на нары. Четыре монахини молча удалились. Два мальчика затянули гимн, начали размахивать кадилами. Волы — красивые животные с большими рогами, — повинуясь погонщику, стоявшему рядом с их головами, двинулись вперед. И все, за исключением помощниц, потянулись следом. Впереди — дым благовоний и благочестивые печальные песнопения. Потом — мальчики, священник, волы и погонщик, мертвецы и мы с доктором, их убогая свита.

Мы поднимались в гору, отдаляясь от города. Поля, отчасти окаймленные искусственными ручьями, подступали к самой дороге, все больше сужавшейся. Виноградники, посадки репчатого лука и картофеля, парки, полные цитрусовых деревьев, миндальные рощи, пальмы и одно-единственное драконово дерево рядом с источником… Стенки из известкового туфа — чтобы превратить склоны в плодородные террасы, на которых в изобилии растут пшеница, ячмень и табак… Драгоценное богатство, предназначенное для нашего процветания{217}. Пища, которую выманивает из земли и приготовляет само солнце. Ах какой же печальной была для меня эта прогулка вслед за гробом! Почему я не мог радоваться? Телеги, груженные роскошными фруктами, преграждали нам путь, и колесам нашей трупной повозки приходилось взрезать край хлебного поля. А солнце пекло неустанно — умножая пыль, заставляя людей потеть, изнуряя их, доводя до состояния зрелости плоды и сердца.

Стена, похожая на крепостной вал, обрамляла вершину холма. Можжевельник или туя и молодые пинии торчали — темно-зеленые, почти черные — над этим каменным гребнем, внушая такое же грустное чувство, какое исходит от заросшей плющом руины.

Мы были у цели. Четверо мужчин — местные крестьяне или ремесленники — уже ждали нас, чтобы пронести гроб через кладбище.

Мы приблизились к могиле. Но она не была выкопана. Она походила на облицованный квадрами колодец. Прямоугольный провал, теряющийся в черной глубине… Я заглянул внутрь и поначалу не увидел дна. Но, заслонив глаза ладонью от солнечного света, разглядел внизу серый гроб. Его стенки, плотно пригнанные одна к другой, поднимались вертикально вверх, а вот плиту-крышку кто-то отвалил в сторону. Я стал искать объяснение такой странности. И, взглянув в западном направлении, обнаружил вмурованную в кладбищенскую стену молочно-белую мраморную табличку с золотыми буквами, которая возвещала:

Врач наклонился к моему уху. И сказал:

— Ее чрево не получило благословения. То была лишь фантазия, которая длилась шесть месяцев. Мне пришлось разрешить эту даму от бремени ее идеи-фикс. Гробница совершенно гигантская. Одной трети такой глубины вполне хватило бы. Сегодня мы этим воспользуемся. Дама уехала в Терор{221}. Она там молится и посещает теплые купальни. Я вчера случайно узнал об этом и воспользовался такой возможностью, чтобы сделать уже известные вам распоряжения.

— Она вам не родственница? — спросил я.

— Просто пациентка.

— Значит, это место для погребения присвоено незаконным путем, украдено?

— Чрезмерное расточительство будет обращено ко благу.

Тем временем ремесленники или крестьяне на длинных веревках опустили гроб вниз, поместив его поверх гроба покойного синьора Жуана Лопиша де Ульоа. Почувствовав, что уже достигнуто дно, они поспешно вытянули веревки наверх. Священник завершил ритуал. Прежде чем я их заметил, тут же оказались три брата-минорита. Они будто вынырнули между кустарником и надгробиями. Подошли к разверстой могиле — все с молодыми, тщательно выбритыми лицами — и опустили глаза на сложенные ладони, чтобы помолиться. Но казалось, что они смотрят в глубь шахты. Внезапно, словно повинуясь отданному кем-то приказу, все трое одновременно повернулись и побрели прочь. Мальчики взмахнули кадилами и, как лисята, проворно и осторожно побежали по узким угловатым тропинкам к выходу с кладбищенской территории. Священник отправился следом, но вряд ли мог их догнать. Рабочие стояли в стороне, возле искусственного грота из выветренных камней, скрывавшего в себе пугающий образ умершего богочеловека.