Река без берегов. Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна. Книга первая - Ханс Хенни Янн

Доктор сказал мне:

— Вряд ли мы когда-нибудь снова встретимся. Надеюсь, вы теперь убедились, что я сделал лучшее, на что способен.

Я увидел, как две крупные слезы выкатились из его глаз и затерялись в пышной бороде. Потом он последовал за остальными. Я же решил дождаться, пока рабочие закроют склеп. Солнце жгло чадным огнем. Глаза, уставшие от дрожания воздуха, видели землю с раскаленными травами и плаунами почти что в черном цвете. Я, отойдя от могилы довольно далеко, присел на лежащее надгробие. Рядом с камнем пышно разрослись толстолистные ледяные цветы{222}. Где-то между песком и щебнем мой блуждающий взгляд стал незрячим. Я сжался под тяжестью, которой не ощущал: под грузом тепла, которое не делало меня зрелым, под грузом тоски, манившей пустыми обещаниями. Погрузиться в землю — вот чего я желал себе. Но все в конечном счете свелось к тому, что я задался глупым вопросом: «Где тебя когда-нибудь похоронят?»

Между тем четверо рабочих изготовили в ящике строительный раствор, тщательно смешав в одну полужидкую кашицу песок, известь и коричневую крошку вулканического туфа. Короткими лопаточками они нанесли раствор на каменный край могилы. Потом, орудуя заостренными ломами, стали двигать каменную крышку. И она легла на отверстие, погрузилась в строительный раствор, когда из-под нее вытащили несколько клиньев… Так человек задумчиво закрывает книгу, после того как дочитал последние строки. Сколько-то времени он еще смотрит на вычурные буквы, которыми печатник набрал слово КОНЕЦ. На белой бумаге уже скапливается новая судьба. Собственная или воображаемая: воображаемая судьба живущих в книге, которые так поспешно распрощались с тобой, побуждаемые к тому только волей автора.

Один из рабочих тщательно загладил по краям строительный раствор. Потом они все ушли, забрав свои инструменты. Я еще раз подошел к склепу. Он теперь был закрыт, и ничто не свидетельствовало об обмане. На плите гордо лежал венок из стеклянных бус. В его сердце мерцали двусмысленные слова: «Привет от непреклонного друга».

Я медленно побрел по длинной дороге в город. На возвращение ушли те часы, что оставались до вечера.

* * *

Альфред Тутайн в эту ночь признался мне в своей тайне. Он, как и накануне, ждал меня с некоторой тревогой. Хотя я был опустошен, от усталости ко всему равнодушен, выщелочен солнечным теплом и угрюм из-за разлада в моей душе, он не оставил мне времени, чтобы внутренне собраться или освежиться. Он настаивал, что мы и этот вечер или даже полночи должны провести за пределами пансиона. Мое сопротивление, наверное, было слабым. Я хотел есть и пить… И опять были однотонно-серые тихие ночные улицы, запахи моря и гнилых фруктов, дополняемые тяжелым запахом прогорклого оливкового масла. Мы шагали. Мы вышли к гавани — поблизости от того места, где прежде я вытащил на берег мертвеца. Мы пересекли тень освещенной луною церкви, где недавно помрачился мой ум. Мы свернули на какую-то улочку на отшибе, полнившуюся слабыми пумами. Зеркальные стекла, занавешенные, вместо света пропускали стрекочущую или приглушенную музыку. Через каждые несколько шагов — круглые, синие или красные, фонари. На тротуарах и на проезжей части попадались люди; но мы их, можно сказать, не видели, а только слышали шепот, похожий на журчание ручья. Мы не могли сообразить, много их или мало. Судя по шапкам и блузам, которые выделялись в темноте еще более глубоким оттенком черного, это были моряки торгового флота. Падающий серп месяца высветил на одном перекрестке гигантские буквы: «К планетам»{223}. Чуть дальше значилось: «Бочка Венеры»; мы раздвинули бамбуковый занавес и вошли. Это было маленькое, очень тихое питейное заведение. Несколько погруженных в себя посетителей сидели за чашкой кофе или за бокалом вина. Никто не произносил ни слова. Хозяин — он, очевидно, не знал, что госпожа Венера была женой не Вакха, а Вулкана и, ведя во всех отношениях неупорядоченную семейную жизнь, самую знаменитую свою супружескую измену совершила с Марсом, — подошел со скучающим видом к нашему столику. Протянул руку Тутайну, а потом и мне. Я нерешительно пожал ее.

— Что желают господа? — спросил хозяин.

— Чего-нибудь поесть, — сказал я.

Тут Тутайн вмешался и объяснил, что хотел бы чего-нибудь вкусного, сытного и полезного. Хотя хозяин кивнул в знак согласия, мой друг проследовал за ним до самой барной стойки и там поспешно выпил рюмку аррака. Затем вернулся к нашему столику и сказал, стоя, что должен ненадолго отлучиться и позаботиться, чтобы некая дверь была заперта. Прежде чем я успел спросить, что значит это загадочное высказывание, он прошел через бамбуковый занавес и был таков.

Хозяин принес мне аррак, апельсиновый сок и сахар, а также поджаренных на древесном угле лангустов, хлеб и игристое вино, похожее на шампанское. Он не удостоил меня ни единым словом. Я смешал аррак с соком и принялся за вкусный ужин. Через некоторое время вернулся Тутайн. Отхлебнул из моего бокала. И сказал, что мне здесь не следует наедаться. Он, дескать, уже позаботился, чтобы мы в эту ночь не умерли с голоду. Он торопился. Мы покинули «Бочку Венеры». Отрыгивая углекислый газ, содержавшийся в вине, я подумал: «Может, имелся в виду чан Пандоры{224}; в любом случае, что-то неприличное».

Мы свернули направо, за угол. Пройдя десять или двадцать шагов, Тутайн раздвинул еще один бамбуковый занавес и постучал в запертую дверь, которая скрывалась за ним. Нам открыли. Мы очутились в комнате, о назначении которой я догадался бы сразу, если бы кое-что в ней не отклонялось от привычного. Приглушенный свет был не соблазнительным, а просто приятным. Кровать — или ложе любви — стояла без всякого вызова, застеленная темным, с цветными квадратами, покрывалом. На голых серовато-белых унылых стенах висели картины и разные предметы. Латунное распятие; пустая, оплетенная лыком винная бутыль; железная кастрюля; старый стеклянный фонарь с наполовину сгоревшей свечой. Будто повешенная — большая матерчатая кукла в богатом цветастом платье. Импортированная из Англии, Германии или Японии лошадь-качалка: обтянутая телячьей шкурой и такая большая, что на ней не отказался бы покататься и взрослый. Стеклянные глаза этой красивой игрушки горели жарко и бездонно, как смерть. Посреди комнаты — круглый стол, накрытый по-простому: три тарелки, три стакана, вино, фрукты и хлеб. Но удивительней всего была сама хозяйка: слишком маленького роста, как мне показалось. Босоногая. Платье из добротной материи оставляло свободными руки и шею… Я протянул ей обе руки в дурацком порыве симпатии, внезапно охватившем меня. Потом — потому что мне померещилось, что ожидание принесет утрату — привлек ее ближе к свету, желая рассмотреть лицо. Передо мной был ребенок — двенадцати, или тринадцати, или четырнадцати лет. Молодые груди под платьем не просматривались. Мои руки испуганно вернулись ко мне. Тутайн подошел, приобнял девочку за плечи, погладил пряди ее черных волос. Девочка тихо сказала: