Ноктуарий. Театр гротеска - Томас Лиготти

Минуты шли, а я все вглядывался в лица посетителей Алого Кабаре, поглощенный своими мыслями, как вдруг в затуманенном поле моего зрения возникла тень. Я ожидал, что это окажется вернувшийся из уборной Куиссер, составивший мне компанию этим вечером, но то была официантка – излишне преданная алой старухе, как считал Куиссер.

Она спросила, не принести ли мне еще одну чашку мятного чая, дословно, так и сказала: еще одну чашку мятного чая. Стараясь не обращать внимания на ее подозрительно саркастичный тон, чтобы лишний раз не раздражать свой и без того больной желудок, я ответил, что как раз собираюсь уходить. И добавил, что, возможно, мой друг захочет выпить еще один бокал вина, и кивнул на другой край стола, куда Куиссер, уходя в уборную, поставил свой пустой бокал. Вот только никакого пустого бокала там не было. На столе стояла только моя пустая чашка. Я тут же набросился на официантку, считая, что это она незаметно забрала бокал, пока я так увлекся рассматриванием лиц вокруг, что ничего не замечал. Но она все отрицала, уверяя, что никакого вина за мой столик не приносила, более того, что я был тут один с того самого момента, как вошел в клуб и занял этот стол по диагонали от сцены. Осмотрев каждый закуток уборной, я вернулся в зал и стал искать среди посетителей кого-нибудь, кто видел, как я разговаривал с арт-критиком Куиссером, а может, и слышал его историю про ярмарки. Но все они ответили, что никого подобного не видели.

Да и сам Куиссер, стоило мне на следующий день найти его в невзрачной арт-галерее, подтвердил, что мы вчера с ним не виделись. Он сказал, что провел весь вечер дома в одиночестве, страдая от какого-то недомогания – какой-то заразы, как он выразился, – которая сейчас уже прошла. Когда я сказал, что он врет, он, прямо посреди выставочного зала, подступил ко мне вплотную и страшным шепотом сказал: поосторожней со словами. И добавил, что я вечно треплю языком, посоветовав на будущее следить, кому и что я говорю.

– Неужто ты думаешь, – спросил он, – что тогда, на вечеринке, тебе стоило открывать рот и называть сам-знаешь-кого сумасшедшей бездарностью? Есть люди с очень большими связями, тебе ли не знать об этом, это же ты у нас любишь пугать всякими такими штуками в своих рассказах. Не то чтобы я не согласен с тем, что ты сказал, но вслух я бы это не озвучивал. Ты ее оскорбил, а в наши дни так поступать опасно, если ты понимаешь, о чем я. Конечно же, я понимал, вот только мне было непонятно, почему он мне это говорит, ведь это я должен говорить об этом ему. Мало того что меня до сих пор мучает живот, так я еще должен отвечать за его галлюцинации?

Но даже это объяснение оказалось несостоятельным, как показали новые обстоятельства. Рассказы о том вечере множились, среди моих знакомых и коллег распространялись самые разные версии о том, кто же конкретно нанес то унизительное оскорбление, и даже о том, кому его нанесли. Когда я пошел на поклон к алой старухе и принес свои искренние извинения, то услышал в ответ:

– Зачем ты мне все это говоришь? Я тебя едва знаю. У меня и без тебя проблем хватает. Эта сучка-официантка поснимала все мои картины и повесила вместо них свои собственные.

Кажется, у каждого из нас бывают проблемы, источники которых трудно отследить – слишком уж они запутаны, как траектории капель дождя в бурю, сливающихся в густое облако заблуждений и прозрений. Вне всяких сомнений, к этому причастны некие могущественные силы и задействованы связи – безликие и безымянные; нам остается лишь догадываться, что же такого мы, кучка сумасшедших бездарностей, сделали, чем оскорбили их. Нас накрыл сезон ужасной магии, от которого нет избавления. Все чаще и чаще возвращаюсь я к воспоминаниям о бензозаправочных ярмарках – все чаще ищу я ответ в сумеречной деревенской глуши, где миниатюрные карусели и колеса обозрения лежат, сломанные и застывшие, дополняя безрадостный и без того пейзаж.

Но никто не станет слушать даже самые искренние мои извинения, тем более Конферансье, который может поджидать меня теперь за любой дверью, даже за той, что ведет в уборную Алого Кабаре. Любая комната, в которую я вхожу, может вдруг обернуться нутром ярмарочного шатра, где я должен занять свое место на ненадежной старой лавке. Вот и сейчас Конферансье стоит у меня перед глазами – его рыжеволосая голова то и дело едва заметно склонятся набок, ведя бесконечную игру отвратительного страха. Мне остается только сидеть и ждать, зная, что однажды он все-таки обернется и посмотрит на меня, спустится со сцены и утащит в бездну, которой я всегда страшился. Быть может, тогда я узнаю, чем заслужил – чем мы все заслужили – такую судьбу.

В начале прошлого сентября я обнаружил среди экспонатов в местной художественной галерее кассету с аудиозаписью некоего спектакля. Как я узнал позже, их была целая серия – таких монологов-фантазий неизвестного артиста. Ниже я привожу краткий и довольно-таки показательный отрывок из вступительной части.

Несколько секунд на пленке слышно лишь фоновое потрескивание, а потом вступает голос:

Это было не просто нашествие паразитов, а нечто гораздо большее, хотя и это тоже – сомнительное удовольствие. В гостиной, там, где лунный свет пробивается сквозь жалюзи и падает на ковер, видны несколько их тел. Двигалось только одно из них, да и то очень медленно, но, возможно, выжило еще несколько. Кроме того стула, на котором я сидел, в комнате почти не было мебели, как и во всем бунгало, если уж на то пошло. Зато со всех сторон меня окружали светильники – настольные лампы, напольные торшеры, два крошечных светильника на каминной полке.

Затем после короткой паузы, если мне не изменяет память, монолог продолжается.

В доме обустроили камин. Я сказал это вслух, сидя в темноте, – и задумался. Интересно, когда в последний раз кто-то разжигал этот камин, когда вообще кто-то здесь жил. Потом меня заинтересовали лампы, и я пробовал их включать. Один за другим я крутил рифленые на ощупь ручки выключателей. В тусклом лунном свете мне видны были только контуры абажуров, как потом оказалось – пустых. Ни в одном патроне не было лампочки, поэтому, сколько бы я ни щелкал выключателями, ничего не менялось. Залитая тьмой гостиная в пустом бунгало, лунный свет проникал сквозь пыльные жалюзи и, падая на блеклый ковер, выхватывал из темноты неподвижных насекомых и других паразитов.

Голос переходит на шепот.

Те трудности, те проблемы, с которыми я здесь столкнулся, угнетают меня все больше. Есть в том, что я делаю, какая-то запредельная отрешенность. Меня окружает глубокий ночной мрак, и я даже не знаю, который час. На старом выцветшем ковре – тела этих тварей, в некоторых еще теплится жизнь. Все лампочки в доме вывинчены, и света не будет, сколько ни проверяй, словно все здесь против меня, и я в сердце некого сговора.

И в этот момент я впервые обращаю внимание на то, что эти тельца, лежащие на ковре в пятнах лунного света, не похожи ни на один известный мне вид. Некоторые кажутся деформированными, будто их естественные, и без того отвратительные, формы подверглись таким изменениям, чтобы у меня не было шансов узнать их. Одно я знаю точно – мне потребуются специальные средства для борьбы с этими существами. Целый арсенал передовых приспособлений для истребления. Мысль о ядах – о токсичных растворах и аэрозолях, без которых мне не обойтись в этой нелегкой борьбе, – вызвала бурю в душе: ну и головоломку мне предстоит решить! При том что ресурсов у меня, считай, никаких.