Ноктуарий. Театр гротеска - Томас Лиготти

– Ну, взять хотя бы все эти твои гипотетические воспоминания о Конферансье – сейчас ты начнешь рассказывать, как видел его много раз и в разных местах. Может, где-то на школьном дворе – он стоял к тебе спиной. Или на другой стороне оживленной улицы, но когда ты переходил дорогу, его там не оказывалось.

– Да… что-то вроде того.

– Ну а потом ты расскажешь, что не так давно Конферансье мерещился тебе в случайных отражениях, в витринах магазинов, в зеркале заднего вида твоей машины.

– Да, это похоже на твой рассказ.

– В каком-то смысле да, – сказал я, – а в каком-то нет. Тебе казалось, что стоит Конферансье повернуть голову и взглянуть на тебя, как произойдет что-то ужасное, например, ты умрешь прямо на месте от страшного шока.

– Да, от невыносимого ужаса, – поддакнул Куиссер. – Но самое странное я тебе еще не рассказал. Ты прав – в последнее время его фигура стала мерещиться мне то тут, то там, так же, как мерещилась в детстве. Но самое странное, что я точно помню, что видел его в самых разных местах еще до того, как впервые увидел это представление на ярмарке.

– Знаешь, по-моему…

– Что – по-твоему?

– …по-моему, никаких бензозаправочных ярмарок не существует. Их вообще никогда не было. Никто о них не помнит – потому что их никогда не существовало. Сама эта идея – абсурдна.

– Но со мной были родители.

– Верно – твой умерший отец и твоя помешанная мать. Ты помнишь, чтобы хоть раз разговаривал с ними об этих заправочных станциях, при которых, по-твоему, водились такие ярмарки?

– Нет. Не помню.

– Потому что ты никогда не бывал с ними в таких местах. Сам подумай, это же смешно: покупая бензин на какой-то богом забытой станции, ты вдруг получаешь право бесплатно посетить парк сломанных аттракционов. Миниатюрные копии качелей, сотрудники заправки, выходящие на сцену?

– Но не Конферансье, – не преминул отметить Куиссер. – Он никогда не работал на заправках.

– Конечно, не работал. Потому что он – иллюзия. Все эти ярмарки – чудовищный обман, наваждение, хотя и очень особенное.

– И что в нем особенного? – спросил Куиссер, все так же бросавший украдкой взгляд в направлении сцены.

– Это явление не психологического характера – если ты думал, что я это имею в виду. Такие вещи меня не интересуют. Вот когда кто-то страдает от магических наваждений – это другое дело. Если быть более точным, когда кто-то страдает от магии искусства, это – особо интересно. Ты хоть знаешь, когда началось это наваждение?

– Что-то я не улавливаю…

– Все просто. Как долго тебя преследуют эти образы, вся эта чушь про ярмарки и особенно про этого персонажа, которого ты зовешь Конферансье?

– Я же сказал: по моим ощущениям, пусть они и кажутся тебе абсурдными, он являлся мне с детства. Если память мне не изменяет…

– Конечно, это абсурд. Ты в плену наваждения.

– То есть мой Конферансье – наваждение, в отличие от твоей … как ты сказал?..

– Магии искусства. Как только ты попал к ней в плен, тебя тут же начала преследовать эта иллюзия – ярмарки, аттракционы и так далее.

– И когда же это началось?

– Как только ты оскорбил алую старуху. Назвал сумасшедшей бездарностью. Я тебя предупреждал, у нее такие связи, о которых ты понятия не имеешь.

– Но я-то говорю о том, что началось еще в детстве и что преследует меня всю жизнь! А ты о том, что было пару дней назад.

– Вот в этом и есть главный обман. Обратившись к магии искусства, она наслала на тебя худший вид наваждения – что-то вроде ретроактивной галлюцинации. Не ты один пострадал в последние дни, недели и даже месяцы. Все вокруг ощутили угрозу от ее магии. Правда, я узнал обо всем слишком поздно. Ты знаешь, что такое эта твоя ретроактивная иллюзия, но ты даже не представляешь, что такое тяжелое расстройство желудка. Я сижу здесь, в клубе алой старухи, пью мятный чай, который приносит официантка, близкая подруга хозяйки, я надеюсь, что чай – просто плацебо для желудка, в то время как все может обернуться по-другому. Может статься, это только усугубит мою болезнь… или даже преобразует ее, согласно правилам магии, в нечто более серьезное, более странное. Да и потом, алая старуха не одна такая, вокруг нас полно людей, практикующих такую магию. Они атакуют нас неожиданно, как туман в море. Многие в этом тумане теряются. Оглянись, присмотрись к лицам присутствующих: кругом полно жертв, и ты – одна из них. У алой старухи немало врагов, но и сильных союзников – не меньше. Я не могу точно сказать, кто это. Есть некие группы, специализирующиеся на такой магии, спору нет, но, знаешь ли, несколько наивно с уверенностью заявлять: да, есть такая шайка иллюминатов, или ученые-эзотерики, вы же знаете, как много их развелось в наши дни.

– Все это слишком похоже на твои рассказы, – возразил Куиссер.

– Конечно, а что, она, по-твоему, об этом не знает? Только это не я сейчас рассказываю несуразную небылицу про бензозаправочные ярмарки и цирковые шатры с маленькой сценой, так похожей на ту, что находится в этой самой комнате. Ты же глаз от нее отвести не можешь. Это вижу я, это видят все, кто сейчас здесь сидит. И я знаю, что, по-твоему, сейчас происходит на Подмостках.

– Ладно, допустим, ты знаешь, о чем говоришь, – Куиссер сглотнул слюну и с трудом перевел на меня взгляд. – И что я должен с этим делать?

– Для начала – перестань смотреть на сцену. Там сейчас нет ничего – кроме магической иллюзии. Нет ничего, что грозило бы тебе смертью или помешательством. Но ты должен верить, что сможешь вылечиться, как будто проходишь курс лечения от какой-нибудь несмертельной болезни. Иначе это наваждение может превратиться в нечто куда более опасное, как на психическом уровне, так и на физическом. Послушай моего совета, говорю тебе как человек, который кое-что понимает в необычных смертях. Беги подальше от этого безумия. В мире столько самых обычных смертей. Найди тихое местечко и дождись своего смертного часа.

Похоже, мои слова взяли верх над фиксацией Куиссера: его взгляд больше не был прикован к сцене, он теперь всецело сконцентрировался на мне. Куиссер все еще был обескуражен правдой о своем наваждении, но, кажется, успокоился.

Я закурил еще одну легкую сигарету и оглядел зал – не ища чего-то или кого-то конкретно, просто наблюдая. Табачный дым, клубящийся в воздухе, стал намного гуще, янтарный свет казался на несколько оттенков темнее, а капли дождя по-прежнему стучали в черные стекла окон. Воображение перенесло меня в каюту старого корабля, застигнутого вероломной бурей и отданного во власть необузданным природным стихиям. Куиссер извинился, встал и отправился в уборную – его фигура проплыла у меня перед глазами, словно призрак в тумане.

Понятия не имею, сколько его не было. Мое внимание было полностью поглощено другими лицами в клубе и тем глубоким волнением, что они не могли скрыть, волнением не обычной, экзистенциальной природы, а вызванным странной тревогой сверхъестественного свойства. Что нас ждет? – казалось, спрашивали эти люди. Несомненно, их голоса говорили бы прямо о своих странных тревогах, но теперь выражались исключительно причудливыми двусмысленностями и каламбурами, страшась пасть жертвами такой же сверхъестественной болезни, которая натворила столько бед в разуме искусствоведа Стюарта Куиссера. Кто станет следующим? Что может человек сегодня сказать или даже подумать, не боясь последствий, не страшась реакции со стороны неких тесно связанных групп и отдельных людей? Я почти слышал, как они спрашивают в унисон: почему здесь, почему – сейчас? Они все никак не могут понять, что никаких особенных правил нет. Они никак не могут понять, несмотря на то что все они люди творческие, не лишенные воображения, что имел место случайный, бесцельный террор, который обрушился на конкретное место и в конкретном времени без особой причины. С другой стороны, им всем невдомек, что они сами могли приложить к этому руку, призвав сюда ненароком могущественное зло – уже одним тем, что им этого хотелось. Они могли желать снова и снова, чтобы сверхъестественное зло пало на них, но довольно долго ничего не происходило. А потому они прекратили желать, их старые стремления забылись, но одновременно набирали силу, очищались, превращались в мощную формулу (кто бы думал!), пока однажды не началась ужасная пора. Ведь если бы они сказали правду, эта артистическая толпа еще бы поведала о том чувстве значимости (пусть и негативного толка), не говоря уж о глубоком трепете (пусть и чрезвычайно мучительном), которые эта пора сверхъестественного зла принесла в их жизни. Да и потом – что значит жить, как не притягивать к себе бедствия и страдания каждый миг? За каждое развлечение, каждое острое ощущение – а это наша врожденная потребность даже пред лицом Апокалипсиса – жизнь бросает нам вызов, который приходится принимать. Рискуют все – даже мастера магии и искушенные в вопросах эзотерики, ибо они – самые заблудшие из нас, их слишком сильно искушали удовольствия зловещей и противоестественной природы, они, как и положено художникам и ученым, неловко влезали в саму хаотическую суть бытия.