Солнце, луна и хлебное поле - Темур Баблуани

мне: «Садись!»

– Почему ты тогда мне не сказала?

Она с беспокойством посмотрела на меня.

– Как же я могла сказать такое?

– Сколько раз ты с ним встречалась?

– Пять или шесть, точно не помню.

У меня стало тяжело на сердце.

– Я любила тебя по-прежнему, для меня ничего не изменилось.

Что я мог сказать?

– В конце он очень плохо поступил со мной.

– Знаю.

– Но все равно мне было его жаль.

Мне не хотелось больше говорить про Рафика:

– Забудь эту историю.

Я коротко рассказал Манушак, как меня арестовали в Краснодаре и что со мной приключилось дальше. Не отрывая от меня глаз, она слушала и кивала с сочувствием.

– И месяца не прошло, как я приехал, народ очень изменился, как будто в другой стране нахожусь.

– Чем ты занимаешься? – спросила она.

Я рассказал: «Так что пока понемногу перебиваюсь».

Все это время маленькая Манушак играла с щенком, потом вошла к себе и вернулась с хлебом и сыром в руках, она улыбнулась нам и села рядом с нами.

– Я снилась тебе? – спросила Манушак.

– Да, когда ты снилась, мне везло.

Ей было приятно услышать это.

В доме открылось окно, в нем показалась пожилая толстая женщина, она что-то строго сказала Манушак и закрыла окно.

– Старшая жена моего мужа, – сказала Манушак, – кур надо покормить.

Она встала и пошла в свое жилище, вынесла оттуда кипу газет, положила рядом со мной на скамейку и сказала:

– Здешний продавец газет оставляет мне газету, если в ней есть портрет Трокадэро, я ее покупаю. Смотри, сколько их.

– На кой тебе это? – удивился я.

– Он очень уважал тебя.

Я усмехнулся.

– Что? Разве нет?

– То, что меня отправили к белым медведям, – его заслуга.

– Правда?! – она забеспокоилась.

– А ты что же, и вправду поверила, что я прикончил тех двух ублюдков на Кукии?

Она глядела на меня, будто пытаясь что-то припомнить.

– Не знаю, что и сказать.

– Это парни Трокадэро убили их, а меня заставили взять вину на себя.

– Почему?!

– Я не мог ничего сделать, у меня не было выхода.

Она призадумалась:

– Больше не куплю газет с его портретом.

Газет было, наверное, не меньше двадцати, но я посмотрел только несколько. Ни на одном портрете Трокадэро не улыбался, он был толстым и серьезным, выражение лица делового человека. Очень стал похож на того постаревшего Трокадэро, что приснился мне много лет назад в поезде, когда я возвращался из Москвы. Я просмотрел одну из статей, его восхваляли как крупного бизнесмена, жертвующего на благотворительность. Наверняка и в остальных газетах было то же, меня это больше не интересовало. Я оставил газеты и посмотрел на Манушак в окружении кур и гусей. В одной руке она держала ведро, другой горстями брала оттуда кукурузные зерна и рассыпала их в воздухе. Потом принесла мне из постройки мацони в глиняной миске:

– Сама сделала.

Я нахваливал:

– Вкусно.

Тут она вспомнила:

– Твой аттестат у меня. Заберешь?

– Какое время мне теперь учиться?

– А что мне с ним делать?

– Пусть пока побудет у тебя. – Выбрасывать все-таки было жаль.

Манушак смотрела на меня и радовалась:

– Джудэ, если б ты знал, как ты хорошо выглядишь!

А у меня не было ни волос на голове, ни зубов во рту, я даже шепелявил.

Уходя, я подарил ей пятнадцать лари:

– На пять лари купи ребенку конфет, десять – отдай мужу, может, смягчится его сердце и он помирится с тобой.

Она улыбнулась:

– Ты не ошибся, деньги он любит.

Потом вместе с девочкой она проводила меня до мостков. Они стояли и глядели мне вслед. Сколько ни обернусь, они все машут мне рукой.

Я шел, шел, прошел деревню, вышел на шоссе, стало темнеть. Время от времени появлялись машины, я голосовал, но никто не останавливался. Шел по обочине и, когда наконец окончательно стемнело, в свете автомобильных фар заметил большие стога сена на противоположной стороне. Я перешел дорогу, прошел скошенное поле, подошел к первому стогу, лег в него и заплакал.

50

Проснулся рано утром, выбрался из сена и отряхнулся. Откуда ни возьмись появилась худая пестрая собачонка. Увидев меня, слегка вильнула хвостом, не посчитала достойным большего. Я тоже едва заметно кивнул, и мы разошлись, она пошла налево по краю дороги, я – направо. К полудню я приехал в город на грузовике, был не в настроении. Поднялся в свой квартал, переоделся, умылся и начал работать, вспомнил встречу с Манушак и на сердце было тяжело, то шило падало из рук, то молоток.

Примерно через час появился Тамаз с забинтованной головой был расстроенный:

– Сосед сказал, наш почтальон пропил наши пенсии в ресторане «Калакури», под сопровождение народных инструментов, так что в этом месяце, говорит, на пенсию не надейся.

Затем спросил:

– А ты где был вчера, не видно было тебя?

– С Манушак повидался.

– Где?!

Я рассказал.

– А как нашел?

Я ответил.

– Как она?

– Ничего.

Он замолчал на несколько секунд.

– Да-а, тебя, брат, приворожили, – сказал он наконец.

Я искоса посмотрел на него.

– А что же ты до сих пор не смог забыть эту Манушак?

– Заткнись! – рявкнул я.

Он уставился на меня.

– Ну, так и есть, – кивнул он головой. Потом зевнул и сказал: – Есть хочу.

– Когда за дело возьмешься?

– Вот голова заживет, тогда и начну.

Мы взяли в долг в гастрономе рыбные консервы, сыр и пиво в бутылках, разложили на моем столе. Когда покончили с едой, закурили. Потом Тамаз взял пустые бутылки, консервные банки и грязную бумагу и отнес в соседний двор, там стоял большой деревянный мусорный бак.

В это время передо мной появился парень лет двадцати пяти. Он был хорошо одет, в темных очках. Заговорить не спешил, губы презрительно кривились. Он отвел полу пиджака и показал рукоятку засунутого под ремень пистолета:

– Ты что это о себе возомнил, расположился тут и ни с кем не считаешься? – засверкал он глазами.

Я сплюнул в сторону и стал пристально на него смотреть. Он почувствовал, что я не испугался, и это ему не понравилось. Закинул правую ногу на мой стол, наклонился вперед и процедил сквозь зубы:

– Оглянись вокруг, свинья ты эдакая. В этом квартале серьезные уважаемые люди живут. Ты понял, что я сказал – уважаемые.

Я толкнул рукой и сбросил его ногу со стола. Он опешил. Затем попытался придать лицу еще более свирепое выражение и заскрежетал зубами. Я усмехнулся. Он достал пистолет, перезарядил его и прицелился:

– А ну, встань, наклони голову и извинись за