Дивизия особого назначения. Освободительный поход - Фарход Хабибов

Это только у Солженицына в «Архипелаге ГУЛаг» такое возможно, вспомните момент с сожжением трех тысяч человек. Охрана погнала зэков на костер, и они там спокойно сгорали. Я молчу о том, что скелетов опять нет, но неужели у зэков отлючился инстинкт самосохранения? Даже гитлеровцы в лагерях смерти не сжигали толпами, толпа может разбежаться и ответку дать, ведь видят же, что на смерть их гонят, угрожая смертью, какая разница, как погибать? Значит, Солженицын врет? Врет, как сивый БМВ, ибо никто, кроме Солженицына, подобные недофакты не приводит, скелетов нет, свидетелей нет, засада?

Чего это я ушел куда-то в сторону, не понимаю, начал со свинины, а потом уехал аж в ГУЛаг, простите, занесло. Растекся Евой по древу, то есть древком на Евой, тьфу, на Ев потянуло, мыслью, конечно, по древу. А почему евонедостаточность началась, потому как без Маши я сейчас и без Ани и чувствую, это надолго. Короче, не ем я свинину, баранину тоже, и вообще люблю говядину, особенно постную.

Так вот, сидят Ильиных, Нечипоренко, Перепелкин и Ежуров и лопают всякие вкусности со свиными ингредиентами, а я активно изображаю вегетарианца. Когда-то в детстве отец учил, как можно из куска хлеба и дольки чеснока сотворить деликатес. Берете хлеб, надкусываете чеснок и мажете им хлеб, пока плодоовощ не сотрется на фиг до пальцев. И в ваших руках аппетитно пахнущий бутерброд со жгучим вкусом. Так и я слопал полбуханки и пять долек чеснока, целоваться со мной не рекомендуется теперь дня три (да и некому меня целовать теперь).

– Эх, побольше бы таких вегетарианцев, – издевается Нечипоренко.

– Вам бы, хохлам, только сало трескать, – отвечаю ему.

– Не понял, а почему сало должны есть только украинцы, мы, русские, его тоже обожаем, а если ты не ешь, так нам больше достанется, – хохочет Ильиных, и внезапно «вспоминает»: – Перепелкин, там же в сидоре сардины немецкие есть, а ну дай капитану, пусть ест и фосфором голову усиливает.

Тот роется в сидоре и, найдя, протягивает мне жестяную коробку, я почти сыт, но назло этим свиноедам слопаю, и пофиг, что у меня ни мезима, ни но-шпы[298].

Внезапно подходит Алиджон, ну, пулеметчик, специалист по чешским пулеметам, и, ни слова не говоря, берет кусок хлеба и колбасу.

– Алиджон, это свиная колбаса, – предостерегаю его я (он же, сука, мусульманин).

– А что, свинья не человек, что ли? – говорит тот и, жуя колбасу, уходит. Вот скотина, а? Это до чего же Советская власть извратила народы, мусульмане свинину едят, а разве это не свобода?

Доели, мы сидим, ждем, чего ждем? Конечно, немцев, вот не верю, что эти тридваразы сегодня не полезут, они щас душу дьяволу продадут, фатерланд свой заложат шайтану, лишь бы нас уничтожить. Но пока тихо, значит, чего-то замышляют, да, они, конечно, мастера по креативу были, но и мы не липой шиты, то есть не лыком заклепаны, не то, ну, вы меня поняли, не лохи мы.

Но какой все-таки они ход сделают? И куда ударят да какими силами, тем более каким образом?

Бойцы занялись перетаскиванием поврежденных танков (немецких, конечно) на «высокий берег на крутой». А чего им зря стоять? Годные давно прибрали к рукам (хоть танковое училище открывай), сгоревшие уже отсвечивают на обочине. Не все же танки сгорели, Прибылов отобрал еще три, их можно восстановить, сказал, а вот эти четыре (которые мы вперли в гору) восстановлению подлежат только в заводских условиях. Ну не переть же их в бывшую Чехословакию, не предъявлять же чехословакам претензию на заводской брак (а может, гарантийный срок еще не кончился, а?). И грузовиками поживиться тоже не удалось, если танкшрапфугас ломает танку ходовую часть, то грузовик он рвет на куски. Да нам особо тачки и не нужны, куда уж, и водить некому, а вот бензин сольем за милую душу. Бензин в механизированной дивизии лишним не бывает.

– Кстати, почему товарища спецмайора не видно? – спрашиваю я, реально Семенова давно не видать, ни понюхать, ни пощупать.

– Игорек свет-Романыч на той стороне, повел своих курсантиков зачет принимать, душегубствовать будут, хотя откуда у фашиста душа-то? – информирует меня Ильиных. – Ну что, в партию вступать не собираешься, чалдон ташкентский?

– Не ташкентский я, Ленинабадский, да и то не из самого города, а из одного кишлачка, правда, кишлачку тыща лет в обед, но не важно. А насчет партии, я думаю, недостоин еще.

– Это еще почему? Может, ты буржуин затаившийся, как писатель товарищ Гайдар писал? – хохочет Ильиных, тоже мне ретро-Петросян.

– Меня, товарищ Ильиных, быт заел.

– Ну быт-то бытом, у меня к тебе есть предложение, Любимов.

– Какое, товарищ Ильиных? Вы про вступление в партию?

– Окстись, партия подождет, сам видишь, ты тут не очень нужен, справляются ребятки сами, может, тебе побыть у Хельмута? Все-таки ему трудновато будет, у него новичков полон рот.

– Придется мне с вами согласиться, ведь и Сидорцев впервые сам командует.

– Вот возьми с собой пяток ребят, и на броневике туда.

– Хорошо, я так понимаю, что дело добровольное, но партия рекомендует?

– Правильно понимаешь, товарищ капитан, сильно рекомендует! – смеется Арсений Никанорович.

Пришлось мне рвать когти к Хельмуту, зато я с собой взял немецкий броневик-внедорожник, помните, его надыбал на фашистском танковом заводе Петруха? Эта таратайка называется SdKfz 231–8, причем восьмерка – это количество колес, выглядит это чудо очень брутально.

И его Прибылов и его креативные механики не переделывали, машина и так не совсем «Гелендваген», мотор слабоват, а эти архаровцы навесят брони, и будем потом ишачьим шагом ездить. А мне оно надо?

Короче, я, водитель этого пепелаца Студеникин и четверо бойцов поехали к ребятам, тут напрямки недалеко, всего километров пять. Но вот не всегда можно поехать напрямик, потому мы исколесили почти пятнадцать километров, по пути проведав Ахундова. Машина четырехместная, двое парней не поместились, потому они ехали сверху, как только доехали, то спрыгнули с брони и полчаса пластом лежали. Не кайф, видимо.

А у Хельмута тишина, видимо, граждане фашисты не особо интересуются этим направлением, у Ержана уже был бой, у нас тоже, говорят, у Ахундова немцы небольшую стычку устроили, а тут благодать, как будто войну отменили.

Мы, понимаешь ли, воюем, хотя не все, бои были у Замостья, у желдормоста (Абдиев) и у деревни Дзядово (где Ахундов у руля), а эти тут играют в карты, в дурака. Когда я вошел, лейтенант Простыньин (ни фига себе фамилия) давал щелбаны Штирнеру, а Хельмут, Сидорцев и остальные отцы-командиры подло хихикали неуспеху немца-взводного.

– Так что тут происходит, товарищи командиры?

От моего голоса ребята быстро разыграли финальную сцену из «Ревизора», то есть все застыли, и даже самый Немировистый из Данченков, да сам Станиславский сказал бы – «верю неистово».