Один день в Древнем Риме. Исторические картины жизни имперской столицы в античные времена - Уильям Стирнс Дэвис

Поэтому мое мнение следующее: да будут полученные обвиняемым взятки конфискованы в казну государства, сам же Педий да будет изгнан из Рима и вообще из Италии, а также из провинции Азия. Поскольку же Публий Кальв и Тит Атилий усердно и бесстрашно расследовали жалобу жителей провинции, сенат должен выразить им свою благодарность. Таково мое мнение!»

После этих его заключительных слов в зале поднялся шум – раздались аплодисменты наряду с возгласами несогласия. «Палач!», «Мясник!» – доносилось из небольшой группы родных Педия. Затем Вар вызвал для оглашения мнения второго по списку консула, Аттика, который, выпрямившись во весь рост, четко произнес: «Я согласен с тем, что предложено благородным Луперком» – и быстро опустился на свое место.

Один за другим поднимались с мест экс-консулы, по очереди вызываемые председательствующим, и произносили, что они согласны с Луперком. Лишь один циничный старый аристократ, экс-консул Гавий, печально знаменитый своей чувственной жизнью и способами, которыми он нажил целое состояние в Африке, все еще влиятельный благодаря своим богатствам и своим могущественным связям, заявил, что он убежден: сенат должен проявить милосердие. «Пусть Педий, – сказал он, – возвратит полученные деньги и лишится сана жреца Марса, которым он ныне обладает, – такого наказания будет достаточно для него. Он получил хороший урок и, несчастный человек, уже вполне достаточно опозорен».

Волнение в сенате; «перебранка». После этих слов в сенате возник гул недовольства. Репортеры-стенографы[305] едва успевали записывать раздраженные возгласы, раздававшиеся из различных частей зала: «Ну и что, Марк Эмилий Гавий, позволишь этому негодяю просто так уйти?», «Да что там твердить про этих провинциалов, ведь это же просто подонки!» и т. д. и т. д. Отдельные выкрики переросли в яростную «перебранку», несколько сенаторов вскочили со своих мест и требовали, чтобы Гавий объяснился. Старый распутник, однако, упорно стоял на своем и заслужил шумное одобрение тех, кто не был согласен с первоначальным предложением.

Наконец члены сената несколько успокоились. Принятие решения теперь перешло в руки назначенных преторов и экс-преторов. Ни один из сенаторов не мог выступать во второй раз, но каждый из них, встав со своего места, обладал большой свободой действий – несколько более молодых людей иронично поддержали Гавия, а один сенатор настоял на своем праве выступить и призвал обратить внимание на растранжиривание государственных средств в африканском городском муниципалитете Утика, что никак не было связано с обсуждавшимся вопросом. Две или три длинные и убедительные речи прозвучали в поддержку сурового предложения Луперка. Время шло, уже вечерело, и никому не хотелось выслушивать мнения экс-эдилов и более молодых сенаторов[306], так что в зале послышались возгласы: «Divide! Divide!»[307]

Голосование в сенате. Приговорен к изгнанию. Снова со своего места поднялся Вар:

«Отцы-законодатели! Вы слышали все мнения высокородных сенаторов уровня консулов и преторов. Вам предлагаются два решения. Тех, кто согласен в мнением о наказании Секста Педия, предложенным Аппием Луперком, прошу пройти направо! Те, кто выступает за более мягкое наказание, предложенное Марком Гавием, пройдите налево!»

Сотни фигур, облаченных в тоги, разом поднялись с мест. Немногие приверженцы Гавия, начавшие было вместе с ним выходить налево, увидев, сколько бывших консулов и квесторов последовали за Луперком, изменили свое решение. Группу Гавия на левой половине залы окружили всего лишь несколько человек. Вару даже не было необходимости подсчитывать точное количество тех и других. Даже если сенат и разошелся во мнениях, несчастному Педию не оставалось ничего другого, как вместе со своими родственниками и адвокатами постараться скрыться через один из боковых выходов. И хотя он и предугадывал подобное решение, теперь он должен был как можно менее заметно удалиться в ссылку.

По слову председательствующего сенаторы снова вернулись на свои места. Длинные вечерние тени уже протянулись от дверей курии, когда Вар провозгласил, что Секст Педий признан виновным в свершении тяжких преступление и изгоняется из Рима и Италии. Он должен покинуть город завтра, а Италию в течение двадцати дней. Если он промедлит или вернется назад, он будет «отрезан от огня и воды», и с ним поступят «согласно древнему обычаю», то есть его подвергнут бичеванию, прижав за шею к земле вилами, затем зашьют в мешок вместе с петухом, собакой и змеей и бросят в море.

Погруженные в тревожные думы, сенаторы были готовы разойтись по домам. В роскошных особняках шестьсот высокооплачиваемых поваров тревожились по поводу задержки шести сотен дорогостоящих ужинов. Ужасная судьба Педия станет темой разговоров по всему Риму в течение десяти дней. Вар поднял руку и наконец произнес высокопарную древнюю формулу, которой заканчивались заседания сената: «Nihil vos moramur, patres conscript» («Мы вас больше не задерживаем, отцы-законодатели!»)

Публий Кальв и Тит Атилий вернулись домой в сопровождении группы бывших сенаторов, как если бы они были шедшими в триумфе генералами. По дороге провожавшие своих героев превозносили до небес их мастерство, искусство риторики, пафос и знание законов. Каждый из сопровождавших заверял, что «он и его товарищ могут теперь считать себя бессмертными!» И тот и другой на следующий день начали записывать свои речи, вставляя в них многие существенные аргументы, которые они не могли привести в сенате из-за недостатка времени[308]. Запись этих речей будет сохранена среди других их общественных трудов, которые, как можно предположить, будут привязаны к шесту и пронесены в день похорон этих героев, в ходе погребальной процессии.

Так закончилось типичное заседание сената во времена империи; благородное по форме, исполненное достоинства, струящееся реками отточенного красноречия, юридическое решение в данном случае было вполне справедливо, но все это никак не влияло на дипломатию, сферу финансов или на решение вопросов войны и мира. Друзья Педия, собиравшегося отправиться в Македонию, утешали его: «Максимум через несколько лет мы сможет организовать тебе прощение от императора».

Искусное судопроизводство в римских судах. Если Публий Кальв не должен был принимать участие в заседании сената, то два места наверняка поглощали большую часть времени его обычного дня – зал суда и общественные бани, термы. Пусть ему не каждый раз случалось выступать в качестве истца, ответчика или свидетеля, но, как всякий человек его класса и положения, он наслаждался, слушая ораторов. К тому же общественный этикет требовал, чтобы во время выступления в суде кого-либо из его многочисленных друзей он, вместе со многими другими сенаторами и всадниками, сидел на первых скамьях в момент судебного заседания перед аудиторией для «оказания своего известного влияния», первым начинал аплодировать в нужных случаях и даже заметно для всех привставал в кульминационных пунктах речи оратора.