Один день в Древнем Риме. Исторические картины жизни имперской столицы в античные времена - Уильям Стирнс Дэвис

Речь защитника; методы профессионального адвоката. После того как порядок был восстановлен, со своего места поднялся серьезный пожилой сенатор – Квинт Сатурий – для ответа обвинителю. Он был известен как профессиональный адвокат, но злые языки утверждали, что на заре своей карьеры при Домициане он был delator (профессиональным обвинителем) и сделал целое состояние на обвинениях ни в чем не повинных жертв, впавших в немилость этого императора-тирана. С тех пор он никогда не брался выступать адвокатом в сомнительных случаях. По закону он мог получать в качестве гонорара только сумму в 10 тыс. сестерциев (400 долларов) от каждого клиента. Но эти многочисленные «друзья» имели массу других возможностей выразить адвокату свою «благодарность», так что к настоящему времени состояние Сатурия было огромно. Сегодняшним утром он тщательно смазал глазной мазью кожу над своим левым глазом в знак предстоящего выступления в качестве защитника. Его тога уже уложена многочисленными складками, пальцы на руках унизаны кольцами с драгоценными камнями, а его мощный голос вскоре заполнит всю курию.

Сатурий не стал тратить время на отрицание множества злоупотреблений Педия, поскольку они были доказаны, но построил свою речь на восхвалении «великолепной родословной» своего клиента и его многочисленных социальных связей. Что же до обвинений – ну даже если он и злоупотреблял своим служебным положением, что из того? Должен ли выходец из почтенной фамилии придерживаться убогих правил, куда более достойных только плебеев и вольноотпущенников? Что из того, что всадник был незаконно предан смерти? Разве он не являлся по рождению фригийцем, обретшим сначала римское гражданство, а затем «узкую полосу» всадника своим собственным умом? И вообще, разве можно ожидать, что такой великий человек, как проконсул Азии, будет жить на нищенскую плату в 1 млн сестерциев (40 тыс. долларов)?

В этот момент голос Сатурия даже задрожал от сдерживаемого негодования и пафоса. Да как могут отцы-законодатели позорить всех высокородных родственников обвиняемого, которые сейчас сидят за ним в серых тогах, выражающих общественный траур? Подумайте только о страдающей жене, отец которой и трое ее дядьев были преторами! Подумайте о его брате, который погиб, храбро сражаясь с парфянами! Подумайте о двух его сыновьях, общественная карьера которых будет разрушена позором их отца! Подумайте, наконец, о самом сенате – какой позор обрушится на «божественный порядок», если один из самых выдающихся его членов будет обесчещен на основании показаний каких-то провинциалов и выскочек! И т. д. и т. д.

Заключительные речи; прерывающие крики; личные обвинения. Сатурий, завершая свою речь, работал уже на одних только эмоциях. Он тоже сорвал взрыв аплодисментов – главным образом от тех же людей, что только что восторгались речью Кальва. Но при некоторых его суждениях в зале поднимался ропот несогласия, порой речь его прерывалась криками вроде: «Это же не довод!», «Не оскорбляй нашу интеллигенцию!» Наконец он опустился на свое место, уставший после разглагольствований в течение четырех клепсидр. И опять новые поздравления и восторги, каждый из сидевших в зале признавался своим соседям, что этот день стал поистине интеллектуальным праздником.

Консул объявил перерыв в заседании; и отцы-законодатели покинули свои места, чтобы размять члены, перекусить наспех чем-нибудь припасенным их сопровождающими и обсудить между собой аргументы обвинения и защиты. Но вскоре все вернулись на свои места, когда Марк Петрий, самый молодой из адвокатов Педия, начал произносить новую речь в его защиту. Неприязненное отношение к доводам предшествующего коллеги было им учтено, так что Петрий сосредоточился в основном на замысловатых призывах к милосердию, причем он использовал ранее не особенно широко применявшиеся воззвания к «божественной снисходительности» и напоминания о том, что любой сенатор однажды может оказаться в столь же ужасной ситуации, что и Педий. Петрий позволил в своей речи «меньше воды», чем Сатурий; он тоже получил после ее окончания свою долю аплодисментов, но бывалые знатоки только качали головами: «Их восхищает его красноречие, но не суть».

После этого сторонник Кальва, Тит Атилий, в своем выступлении с изящной отвагой подвел итог доводам обвинения. Атилий – еще относительно молодой человек – на данный момент был всего лишь бывшим квестором; так что нынешний день стал для него великолепной возможностью продемонстрировать себя. Увлекаемый потоком собственной речи, он позволил себе по случаю «пройтись» не только по Педию, но и выложить личные обвинения его адвокатам. Когда он представлял подхалимскую карьеру Сатурия, ему громко рукоплескала вся курия. Еще больше аплодисментов он заслужил, когда высмеял некоторые физические недостатки жалкого обвиняемого. Педий даже приподнялся со своего места, умоляюще протянул руки к десяти трибунам в курульных креслах и громко воззвал к ним: «О, благородные трибуны, защитите меня!», но все десять молча и недвижно сидели в своих креслах, так что Педий с побледневшими щеками опустился на место. Его адвокаты, обменявшись понимающимися взглядами, вдруг начали что-то сосредоточенно искать в своих записях на табличках.

Формирование сенатом своей позиции. Наконец, таким же образом закончилась «вода», и Атилий в вихре аплодисментов и дружеских поздравлений вернулся на свое место. Консул Вар, сохраняя нерушимое достоинство, поднялся со своего кресла и поднял руку, призывая к тишине. Все сенаторы немедленно замолчали и напряженно выпрямились.

«Сейчас нам предстоит, – произнес Вар, – сформировать позицию (sententia) отцов-законодателей по поводу того, как следует поступить в случае Секста Аннея Педия, дело которого сегодня было изложено сенату и рассмотрено им. Вы выслушали его обвинителей и его защитников. Я буду вызывать сенаторов по списку».

Он держал в руках таблички, на которых были перечислены имена сенаторов в порядке их официальных званий и старшинства; затем обратился к сидевшим перед ним судьям, избранным на текущий год, и вызвал первого из них: «Dic, Appie Luperce!»[302]

Аппий Луперк, пожилой аристократ, глава древней фамилии, поднялся со своего места в зловещей тишине. Право говорить первым, которым обладал император, если бы он здесь присутствовал, считалось сенаторами бесценным. Все ораторы с каждой из сторон уже изложили свои лучшие доводы перед Луперком, зная его прерогативы, но его холодный взгляд, обращенный на Педия, уже все сказал друзьям обвиняемого. Теперь же его голос разнесся по всей замершей в ожидании курии.

«Отцы-законодатели! Совершенно верно, что Секст Педий является человеком благородного происхождения; но тем более стыдно, что он обесчестил имя clarissimus[303] божественного сената. Верно и то, что его жертвы были либо провинциалами, либо гражданами провинциального происхождения, но закон беспристрастен, Римская империя была основана на неколебимом законе «соблюдения долга» равным образом по отношению к богам и людям, что ожидается от них согласно закону. Если он возмутил провинциалов, его деяние вполне ясно; еще в былые времена император Тиберий сформулировал основной политический принцип, сказав: «Хороший пастух стрижет своих овец, но не сдирает с них шкуру». Если Педий своими действиями вызвал возмущение жителей провинции, тем более всадников, которые всегда могут произнести с гордостью «Civis Romanus sum!»[304], то разве эти люди, кто бы они ни были по своему рождению, лишены права обратиться к нам с требованием законного возмездия из наших рук?