Победный ветер, ясный день - Виктория Платова

— Не совсем так. До приступа дело не дошло. Очевидно, унее просто прихватило сердце, и она вышла в тамбур — подышать… — Лейтенантпочему-то зачастил и скосил глаза в сторону. — Сорвалась с подножкиэлектрички, упала очень неудачно, в результате чего оказался пробитым висок.

«Оказался пробитым висок»! Ну да, Лена помнила эту аккуратновыдолбленную точку на правом виске: крошечный пролом, лаз в царство мертвых —для тех, кто никак не может попасть туда с центрального входа… «Оказалсяпробитым висок» — об этом могли перешептываться боги, перед тем как принятьАфину Парфенос, Афину Промахос в свою краснофигурную олимпийскую жизнь. Боги,но не этот олух царя небесного…

— Значит, оказался пробитым висок, — эхомоткликнулась Лена. — Значит, вышла в тамбур подышать. Открыла дверь,значит?

— Да, — съехал на шепот Гурий.

Съехал на шепот — и правильно сделал.

Такую ахинею можно нести только шепотом. Но ведь она сама —она сама вообще молчит; молчит, как партизан, и писка не издает. А ей было бычто сказать следствию, если бы его не вел этот малахольный. И про Афино близкоезнакомство с убитым Нео, и про билет на электричку, найденный ею в портмонеРомана Валевского (а Афа работала на электричках), и про яхту «Такарабунэ»,покойный владелец которой был бойфрендом ее подруги… И про писто…

Нет, чертов пистолет лучше не трогать.

Лучше с ходу перескочить на что-то нейтральное, малодушно некасающееся ее самой…

— И как же она открыла дверь? Ведь двери в электричкахоткрываются и закрываются автоматически. Это даже дети знают.

— Что вы хотите этим сказать? — напрягся Гурий.

Только одно, райцентровский законник, жалкий придаток кмышиному сукну и кокарде: уж слишком хлипкой выглядит формулировка «несчастныйслучай» с Афой Филипаки на фоне с чувством выполненного монументального задника«убийство»

Романа Валевского. Впору потрясти головой и изрыгнуть изсебя знаменитое «Не верю!». Афа знала Романа, и теперь они оба мертвы. И преждечем умереть, она сунула в стопку с бельем контракт с театром современногобалета «Лиллаби». Звездный билет, которым ей так и не удалось воспользоваться.Афа знала Романа, возможно, она была его протеже…

Стоп.

Протеже. Она слышала это слово совсем недавно… Совсем. И кнему было пристегнуто еще одно: дрянь. «Дрянь-протеже», именно так. И что-тоеще, в таком же уничижительном контексте.

Ага. Маленькая сучка.

Автоответчик. Автоответчик в студии Романа. От которогоневозможно было скрыться, даже засунув голову под подушку. Женский голосугрожал Нео и ненавидел «дрянь-протеже». Теперь некому угрожать и некогоненавидеть. Вот только что ей, Лене, делать с этим так странно упавшим на неезнанием? Не делиться же им с первым попавшимся сумасшедшим…

А сумасшедший смотрел на Лену округлившимися глазами. Он всееще ждал ответа.

И тогда…

Лена и сама не понимала, как из нее вырвалась эта фраза. Нофакт оставался фактом: фраза слетела с ее губ и мягко спланировала прямо налейтенантские погоны:

— Я просто не думаю, что это — несчастный случай. Ядумаю… Нет, я точно знаю, что это — убийство…

— Что вы сказали? — переспросил Гурий.

— Это — убийство, — упрямо повторила Лена. Скорее— из глухой неприязни к недоразвитому лейтехе, чем преследуя какую-то цель.

— Вы думаете?

— Ничего я не думаю…

Вот-вот, угу-угу, сейчас она задвинет что-нибудь типа:«Пусть лошади думают, у них голова большая», и с чувством выполненного долгаразвернется и уйдет, оставив шальное «Это — убийство» клевать звездочки намилицейских погонах. Вот-вот, угу-угу, сейчас-сейчас… Но, вместо того чтобыуйти, Лена осталась. И все из-за того, что сдвинуться с места оказалосьнепосильным трудом. А уж тем более — отвести взгляд…

Отвести взгляд от неказистого гурьевского лица.

А с ним происходило что-то странное и волнующееодновременно. До сих пор физиономия Гурия казалась Лене апофеозом даунизма ияркой иллюстрацией к малотиражному изданию «Практическая психиатрия». И ничеговыдающегося в этом лице не было: круглые птичьи глаза, глуповатый вздернутыйнос, слегка скошенный безвольный подбородок и кое-как налепленные на череп уши,созданные только для того, чтобы поддерживать фуражку.

Но слово «убийство» преобразило это неказистое, заштампованноелицо: глаза Гурия вдруг лениво потекли к вискам, в них засветилась азиатскаямудрость неизвестных изобретателей бумаги и азиатское же вероломствонеизвестных изобретателей пороха. Нос тоже модернизировался, очевидно,благодаря раздувшимся ноздрям, а подбородок… Подбородок больше не выгляделбезвольным. Наоборот, он вдруг приобрел античную законченность и даже лихораздвоился.

— Вы думаете, что это убийство?

— Да…

— А знаете… Я тоже так думаю…

— Правда? — безмерно удивилась Лена, все еще не в силахоторвать взгляда от трепещущих лейтенантских ноздрей.

— Правда… Вот только.., улик маловато… Но я найду, несомневайтесь… Буду зубами землю грызть, а найду…

Лена все еще не могла прийти в себя от метаморфозы,произошедшей с Гурием. Новоиспеченный Адонис — Лао-цзы от сыска явно искушалее: теперь ему можно было доверить не только завалящие дела в Мартышкине иокрестностях, но и гораздо более серьезные вещи: убийство американскогопрезидента Джона Фицджералда Кеннеди, заиндевевшее в шестидесятых. Или убийствошведского премьера Улафа Пальме — чуть позже и чуть потеплее.

Он бы справился. Он бы сумел.

Симпатяга. Душка. Еще не краснофигурный, но все же —полубог.

Вот черт, Гжесь, с его обугленной нагловатой красотой, и вподметки Гурию не годился. Не говоря уже об оперативном питекантропе из ларька,которому так понравилось тянуть из Лены жилы. Он бы вполне мог сунуть Лену вКПЗ на всю оставшуюся жизнь без суда и следствия — именно это было написанотогда на его грубо сколоченной физии: попалась, сукина дочь, попалась, коготокувяз — всей птичке пропасть, дай только время, я и до тебя доберусь.

— Может, не стоит зубами? — едва слышно промямлилаЛена.

— Стоит. Не нравится мне это дело.

Слишком все просто. Слишком.

— Да… Но все равно… Грызть зубами землю — это чересчур…Тем более что…

— Что?

Если она сделает это… Если она скажет… Если доверит мертвуютайну мертвой Афы Гурию, а заодно принесет на блюдце узелок, собранныйПеченкиным, — неизвестно, — как все обернется. И прежде всего — длянее самой. Но и молчать невозможно. Тем более когда прямо перед тобой такоелицо.

Та-акое…

— Мне нужно поговорить с вами…