Тишина - Питер Хег

Звучание их стало меркнуть, как у тех, кто вот-вот упадет в обморок. На мгновение их контакт с окружающей действительностью ослаб.

— Здесь налево, — сказал Каспер.

Они повернули налево, на Блайдамсвай.

— Теперь сюда, — сказал он.

Машина повернула к главному входу Государственной больницы.

— Остановитесь здесь.

Они остановились.

— Я сбегаю в киоск, — сказал он. — Принесу пару бутылочек «Баккарди». И пачку презервативов.

Он вышел из машины. Согнулся навстречу ветру. Услышал, как за его спиной «рено» отъехала от тротуара. Услышал, как машина медленно удаляется. Двигалась она неровно, рывками.

Тяжелые занавеси были задернуты, жалюзи закрыты, единственный свет в комнате происходил от плоского монитора компьютера и от ночника, стоящего рядом с кроватью. Лицо Максимилиана Кроне было похоже на кожаную маску, на лицо человека из Граубалле.[88]Глаза его были закрыты. За прерывистым дыханием Каспер слышал работающее на пределе сердце. Из-под одеяла торчала ступня, лодыжка была покрыта стазами.

Больной открыл глаза.

— Сделки были зарегистрированы на Хестемёллестрэде десять минут назад. Это означает переход права собственности. Аукцион состоялся.

Максимилиан нащупал золотые очки на столике рядом с кроватью. От плеча до ладони рука была тощей и морщинистой, словно птичья лапа.

Он надел очки и посмотрел на Каспера. На наряд монахини.

— Я рад, — сказал он, — что ты тут, у моего смертного одра, показываешь себя с лучшей стороны.

— Я только что сбежал от полиции.

— Это я и имел в виду, говоря «с лучшей стороны».

Каспер едва различал слова — голоса почти не осталось.

— У меня есть друзья в офисах с окнами на порт, — прошептал Максимилиан. — Я позвонил им. Они слышат, что я говорю с ними из могилы. Они готовы уже в штаны наложить. Я звоню, чтобы пожелать счастливого Рождества, — говорю я. Потому что нет никаких оснований предполагать, что я смогу поздравить вас вовремя. И еще звоню, потому что вы должны немедленно отменить все заседания правления, сесть у окна с биноклем и смотреть на Типпен. На «Конон». Они сообщают, что на крыше что-то происходит.

Дверь открылась. В комнате появилась Стине, все еще в мужской одежде. За ней африканка и Франц Фибер. Больной не слышал, как они вошли.

Каспер достал ваучер на такси. Набрал номер Мёрка.

— Слушаю.

— На крыше «Конона» что-то происходит, — сказал Каспер.

— Откуда вы знаете? В Аудебо, без всякого контакта с окружающим миром.

— Я проделал трюк с исчезновением. Я в Копенгагене. В непосредственной близости от всего происходящего.

Каспер слышал его дыхание — ми-минор в состоянии стресса, истерзанное горем и беспокойством.

— Меня отстранили, — сказал Мёрк. — Министр сам взял на себя руководство. Еще одна ошибка — и меня отправят на пенсию. Я не смогу никому даже признаться, что говорил с вами по телефону.

— Полицейский вертолет. Всего десяток полицейских. Речь идет о жизни двоих детей.

— Отправляйтесь в Аудебо. Наслаждайтесь покоем. Подготовьте следующий шутовской номер. Послушайте «Петю и волка» Прокофьева. Или просто катитесь к чертовой матери!

Трубку положили. Стине подошла к кровати.

Она обняла больного. Погладила пальцами кожаную маску. Против всех законов природы лицо Максимилиана чуть-чуть засветилось. Как будто тело пробудили из мертвых. Каспер слышал о чем-то подобном и прежде. Невестки иногда могут построить мост через Филиппинскую впадину между отцами и сыновьями.

— Мне всегда казалось, что мы с тобой прекрасно друг друга понимаем, — прошептал Максимилиан. — В нашем страдании. Будучи связанными судьбой с этим вот маргиналом-трансвеститом. Но когда я вижу тебя в его одежде из комиссионного магазина, то я, черт возьми, начинаю сомневаться.

Каспер отодвинул в сторону парчовую занавеску. Поднял жалюзи. Сначала свет показался ослепляющим. Он посмотрел на Северную гавань. Типпен был скрыт за контейнерным портом и офисными зданиями.

— Я найду оружие, — сказал он. — И проникну туда. По-другому. С улицы. Не было еще препятствия, которое я не смог бы как-нибудь преодолеть. Я обещал ей.

Он слышал сочувствие окружающих. Отца. Стине. Синей Дамы. Он огляделся. Настоятельницы в комнате не было. Она, должно быть, была где-то внутри него. Например, в сердце. Он слышал не голос, а то, что она хотела сказать. Что он израсходовал всю свою энергию. Что он не прорвется туда.

Максимилиан поднял мобильный телефон. Голос его был слишком слаб, и трудно было разобрать, что он говорит. Они склонились над ним.

— Они позвонили, — сказал Максимилиан. — Мои братья по ложе, с Хольмена. Люди из «Конона» пытаются посадить на крышу вертолет. Хотя ветер двадцать метров в секунду.

— Сколько у нас есть времени?

Вопрос задала Стине. Он не понял почему.

— Час.

Ответил ей Франц Фибер.

— Они не смогут посадить вертолет в такую погоду. Но ветер начинает стихать. Через час это станет возможно.

— Мы можем быть там через час, — сказала Стине.

Каспер уставился на нее. Покачал головой.

— Когда-то ты положился на меня, — сказала она. — Можешь еще раз попробовать.

Что-то в нем сдалось. Или лопнуло. Как пружина в какой-то механической игрушке. Внутри него началась молитва. Обращенная к женскому. Деве Марии. Марии Магдалине.

— Хорошо, — ответил он.

Она повернулась на каблуках.

Перед Каспером с кровати поднимался Максимилиан.

Это было все равно что смотреть прямо в могилу. Он был костлявым, словно выживший узник Нойенгамма. И весил, должно быть, меньше пятидесяти килограммов. Его поддерживали уже не биологические процессы. А только воля и нефизическое воодушевление.

— Я пойду с вами, — заявил он.

Каспер поднял руку, чтобы остановить отца. Сестра Глория сделала шаг к больному. Взяла его под руку.

— У моего народа, — сказала она, — луо — на войну всегда берут хотя бы одного представителя мудрой старости.

— И что, выбирают кого-нибудь с болезнью Альцгеймера в последней стадии?

Африканка и Максимилиан прошли мимо него. Каспер поковылял за ними. Прихватив с кровати больничный халат. Он накинул его отцу на плечи.

Монастырская «скорая помощь» стояла на парковке со стороны Фэлледпаркен, рядом с больничной гостиницей. Только сейчас Каспер увидел, что она такая же, как и машины «скорой помощи» Государственной больницы, разве что на дверце монастырской был нарисован Крест Дагмары.[89]За рулем сидел Франц Фибер.