Не хочу быть полководцем - Валерий Елманов

Тот поначалу слегка замялся от моего нахального заявления. Но говорил я уверенно, ссылаясь в первую очередь на то, что мне удалось изучить во фряжских землях кое-какие способы улучшить учебу, отчего мастерство непременно возрастет.

Подумать ему было над чем. Дело в том, что не у всех его людей имелись пищали, к тому же где взять деньги на порох и пули? Но потом, услышав, что расходы на эту «забаву» я беру на себя, и решив, что худого от этого не приключится, да и вообще, ни к чему им привыкать к безделью, а то обленятся, махнул рукой. Получилось у него это как-то обреченно – мол, делай как знаешь. Он вообще выглядел неважно, и я счел нужным на всякий случай переговорить с ним до его отъезда, чтоб князь по своей прямоте не наделал глупостей.

Оказалось, как в воду глядел. Стоило мне поинтересоваться, что именно он скажет царю, если речь пойдет о предполагаемом бегстве Иоанна Васильевича в Новгород, когда станет известно о предполагаемом набеге Девлета, как князь тут же напрямую выпалил:

– Яко мыслю, тако и поведаю. Негоже пред государем за душой таить. Когда надобно грады да селища защищать, царь с ратниками должон быть. И им полегче станет, ежели они знать будут, что царь с ими заодин.

– Им, может, и полегче, а вот тебе, светлый князь, как я мыслю, оттого придется лишь тяжелее. Ведь тогда ты будешь обязан каждый свой шаг делать только по его повелению и не иначе. Придумал что-то – надо поначалу спросить дозволения у царя, а потом еще дождаться обратного гонца. Времени уйдет столько, что страшно подумать. И может так получиться, что, пока гонцы катаются туда-сюда, надо менять первоначальную задумку. Значит, опять посылать царю весточку?

Князь призадумался. Мысль о том, что царь своим трусливым бегством вольно или невольно развязывает самому Воротынскому руки, явно не приходила ему в голову. А я продолжал:

– И хорошо, коль государь снова одобрит, а ежели нет? Скажет, иначе надобно, повелеваю вот так поступить, а не эдак, и что тогда?

– Коль умно сказано, отчего не поступить инако, – прогудел Михайла Иванович.

Тихо так прогудел. Это значит, что я его почти допек. Нет пара у паровоза, выдохся он. Уж больно аргументы убедительные, и крыть их нечем. Но я все равно не отстаю – дожимаю:

– Не ошибается только господь бог, а мы все – люди, и божьи помазанники тоже. Но платить за ошибки будут иные головы. Много их поляжет в сырую землю от сабель татарских. А те, что хан Девлет не снесет, сам Иоанн Васильевич потом на плаху положит. Раз упустили татар, значит – измена. Я хоть и недолго на Руси пребываю, но вижу – она ему всюду мнится.

– Всюду мнится, да не всюду есть, – набычился князь.

– Да я-то тебе верю, Михайла Иванович, что ты за Русь всю кровь по капле отдашь, и убеждать меня в том не надо, – выспренно произнес я – без патетики в деле убеждения Воротынского не обойтись. – А вот кое-кто в Пыточном дворе нипочем не поверит.

– Мыслишь, без государя мне полегше станет? – задумчиво произнес Михайла Иванович.

Ну слава тебе господи, дошло. Вроде бы незатейливая мысль, а ведь я чуть ли не полчаса потратил на доводы. Одно радует – не зря. Хотя погоди-ка. Не рано ли я ликовать собрался?..

– Токмо негоже оно как-то. Выйдет, что я с тайным умыслом убеждать его примусь, чтоб он в голове войска не вставал.

– А ты, князь, про святую ложь слыхал? – осведомился я. – Это когда человек недоговаривает, а всем от этого только лучше. И царю, потому что ему в Новгороде спокойнее, и тебе сподручнее, стало быть, надежд на победу больше, а коль так, то получается и всей Руси одно лишь благо.

– Хитер ты, Константин Юрьич, – крутанул головой Воротынский. – И впрямь выходит, что лучше сказать не то, что мыслишь, хотя…

Опять «хотя»! Да что ж это такое?! Разубедить! И срочно!

– А ты сказывай лишь то, что мыслишь, но не все, – посоветовал я. – Никто ж не просит тебя излагать причины, по которым ты советуешь остаться царю в Новгороде. Он будет думать, что ты радеешь только о нем? Пускай. А если он у тебя спросит совета, так и ответь: «И впрямь, государь, лучше бы тебе летом там побыть». Получится искренне и честно. А Девлета ты, Михайла Иванович, непременно побьешь.

Моя уверенность, очевидно, передалась и князю, хотя он – видать, одного раза показалось мало – переспросил еще разок:

– Мыслишь, побьем крымчаков?

– Убежден, – еще тверже ответил я.

Еще бы. Уж что-что, но это я знал наверняка. Жаль только, что не вникал в детали – ох как бы они мне сейчас пригодились, но ничего страшного. Карты есть, расклад к весне будет ясен, опять же тренировки по стрельбе… Одолеем.

Так и распределились мои дни после княжеского отъезда. До обеда я занимался с народом пищалями, перед самой трапезой с полчасика-час работал с бердышом – тут уже меня нещадно драли, а опосля русской послеполуденной фиесты упражнялся с остроносым на саблях.

«Покойником» я теперь больше пяти раз за урок не становился – предел. В основном же пропускал два-три удара, а не реже одного раза в неделю оставался чист. И остроносому от меня тоже доставалось. Случались дни, когда он становился «покойником» даже большее число раз, нежели я, потому что при всех своих многолетних практических навыках был Осьмушка, как бы поделикатнее выразиться, несколько туповат. Вот освоил он ряд основных приемов, и все – больше ему ничего не надо. Я же помимо его науки приглядывался еще и к другим ратникам, кто да как. У одного отмашку с вывертом подгляжу, у другого стойку – она тоже важна. У третьего удар обманный поставлен, да так хорошо получается, что, если не знать, обязательно на него клюнешь и раскроешься. Много чего подсмотрел.

К тому же остроносый утратил главное преимущество. Он ведь в большей степени брал скоростью, быстротой. Она-то не ослабла, но если мне все это поначалу было в новинку, то потом стало удаваться просчитать удары заранее и тем самым приобрести лишнюю секундочку, которой хватало на то, чтобы отбить очередную атаку.

И когда Осьмушка с презрительной улыбкой на лице заявил мне, что ему, дескать, прискучили детские игрища – счет в тот день был 3:1 в мою пользу, – я возражать не стал.

– И мне с тобой тоже надоело, – откровенно ответил я ему. – Вырос я из тебя, как из детской рубашонки. Будя.

График после этого был мною слегка подкорректирован. Самый длинный период – от завтрака до обеда – достался пищалям, потом, после полуденной дремы, забавлялся тем, что часик-полтора метал ножи и топорики в щит, который я закрепил на задней стене терема, а затем приходил кто-то из умельцев, и мы упражнялись на секирах.

Что же до пищалей, то тут я Воротынскому не лгал. Был у меня способ приохотить народ к огненному бою, был. Да такой, чтоб глаза от азарта горели, чтоб каждому эта стрельба стала в охотку. Тренировки и впрямь дело муторное – пуляй себе да пуляй. Ну попал нынче, так что? А завтра промах даст – замерзнет он, что ли, от этого?

Иное дело – игра. Оказаться среди всех первым – тут совсем другое. Так ведь мало того что ежедневно стали объявлять победителей, я ж еще и ввел для них знаки отличия – чемпиону дня, имя которого объявлялось перед строем, вручалась шапка лидера – яркого алого сукна да еще с меховой оторочкой понизу. За второе место тоже вручалась шапка, только синяя. За третье – зеленая. Перед следующими стрельбами они отбирались, а по окончании передавались новым победителям.