Главная тайна горлана-главаря. Взошедший сам - Эдуард Филатьев

Опять обратим внимание: оказавшийся в Мехико Маяковский не знает языка, на котором общается местное население, и денег у него не густо, но в приведённых строках письма – никакой печали. Фразы звучат бодро и даже весело.

«О Мексике…

Я попал не в сезон (сезон – зима), здесь полдня регулярно дожди, ночью холода и очень паршивый климат, т. к. это 2400 метров над уровнем моря, поэтому ужасно трудно (первые две недели, говорят) дышать и сердцебиения, что уже совсем плохо.

Я б здесь не задержался более двух недель. Но, во-первых, я связался с линией «Трансатлантик» на пароход (а это при заказе обратного билета 20 %! скидки), а во-вторых, бомбардирую телеграммами о визе Соединённые Штаты. Если же Соединённых Штатов не выйдёт, выеду в Москву около 15 августа и около 15–20 сентября буду в Москве».

Ещё на одном месте этого послания стоит задержать внимание:

«Детик!.. …если ты поедешь в Италию, боюсь, что это у меня не выйдет из-за проклятой кражи!»

Почему «проклятая кража» не позволяла Маяковскому поехать в Италию, не очень понятно. Ведь «похищенная» сумма была восполнена почти полностью. Может быть, надо было просто напомнить о ней перлюстраторам его писем?

В Мексике российскому поэту сразу бросился в глаза революционный настрой всех её жителей. «Моё открытие Америки»:

«Прежде всего, о слове «революционер». В мексиканском понятии это не только тот, кто, понимая или угадывая грядущие века, дерётся за них и ведёт к ним человечество, – мексиканский революционер – это каждый, кто с оружием в руках свергает власть – какую, безразлично.

А так как в Мексике каждый или свергнул, или свергает, или хочет свергнуть власть, то все революционеры».

Вскоре поэта повели смотреть местную достопримечательность – бой быков. Владимир Владимирович сразу встал на сторону убиваемых животных:

«Я видел человека, который спрыгнул со своего места, выхватил тряпку тореадора и стал взвивать её перед бычьим носом.

Я испытал высшую радость: бык сумел воткнуть рог между человечьими рёбрами, мстя за товарищей-быков.

Человека вынесли.

Никто на него не обратил внимания…

Единственное, о чём я жалел, это о том, что нельзя установить на бычьих рогах пулемётов и нельзя его выдрессировать стрелять.

Почему нужно жалеть такое человечество?»

Одной из мексиканских газет Маяковский дал интервью, сказав, что…

«…приехал в Мексику, потому что это единственная страна западного полушария, в которой охотно принимают русских. ‹…› Поскольку дипломатические отношения между Россией и другими странами западного полушария отсутствуют, это единственная страна, «куда можно приехать на законном основании»».

Александр Михайлов обратил внимание ещё на один нюанс этого интервью:

«О политике Маяковский не рискует говорить подробно, потому что, замечает он, «это не моя специальность». Хитрит».

Бенгт Янгфельдт тоже заметил эту «хитрость» поэта:

«Отвечая на вопросы журналистов о том, получал ли он какие-либо задания от советского правительства и был ли членом партии, Маяковский подчёркнуто ответил, что «уже давно отошёл от официальной политической деятельности» и что пребывание в Мексике носит чисто литературный характер и не имеет какого-либо политического значения».

И тут Янгфельдт, любящий (как мы уже говорили) употреблять романтичные и лиричные словесные обороты, неожиданно заговорил с прозаичной жёсткостью:

«Осторожный – и не совсем правдивый – ответ предназначался главным образом не читателям мексиканских газет, а американской миграционной службе. Маяковский прекрасно знал, что именно положение советского поэта и рупора коммунизма было основным препятствием для получения визы в США».

На вопрос мексиканского журналиста, не собирается ли советский поэт посетить также Северо-Американские Соединённые Штаты, Маяковский ответил, что он…

«…охотно поехал бы туда, если бы получил приглашение».

Как мы помним, о своих планах (в письме Лили Брик) Маяковский рассказал достаточно подробно. Одна фраза вызывает удивление:

«Я б здесь не задержался более двух недель».

Как же так? Ведь он прибыл в страну, которая первой из американских государств установила с СССР дипломатические отношения, в страну необычную, экзотичную, о которой сам сказал мексиканскому репортёру:

«…в России знают о Мексике мало или ничего…»

«Моё открытие Америки»:

«Это – обобранная американскими цивилизующими империалистами страна – страна, в которой до открытия Америки валяющееся серебро даже не считалось драгоценным металлом, – страна, в которой сейчас не купишь и серебряного фунта, а должен искать его на Волстрит в Нью-Йорке».

Но через несколько страниц следует добавление:

«Иностранных предприятий бесконечное количество. Когда в праздник 14 июля французские лавки подняли флаги, то густота их заставила думать, что мы во Франции».

Почему же не задержаться в этом экзотически необычном и гостеприимном уголке мира подольше? Почему не присмотреться к тому, как живут мексиканцы, что им нравится, а что – не по душе? Зачем рваться куда-то, пробыв в этой удивительной стране всего полмесяца?

Ответить на эти вопросы непросто. Скорее всего, здесь сказалось то, что, ступив с зыбкой палубы парохода на твёрдую землю, Маяковский вновь был вынужден подчиняться твёрдым правилам, установленным Лубянкой. К тому же, если судить по информации, содержащейся в приведённых фразах поэта, Мексика действительно его не интересовала, поскольку была всего лишь промежуточной страной, из которой предстояло попасть в вожделенные Соединённые Штаты.

Бенгт Янгфельдт:

«Если Париж служил транзитной станцией на пути в Мексику, то Мексика была лишь этапом спланированного путешествия в США, возможно, даже вокруг света».

Вопрос о том, кем было «спланировано» это «путешествие», Янгфельдт не задаёт. Но он напрашивается. И не один.

Зачем Маяковский так рвался в Соединённые Штаты?

Какое гепеушное дело ждало его там?

В. В. Маяковский. Мехико-Сити, 1925.

Сам Маяковский никаких ответов на эти вопросы не дал. А стихотворение «Мексика» заканчивается призывом к мексиканцам скорее совершить революцию: