Главная тайна горлана-главаря. Взошедший сам - Эдуард Филатьев

«Маяковский – самый известный поэт Советской России за последнее десятилетие, голос её новой бури, голос хаоса и стройки, лауреат её новейшей техники, апостол индустриализации того народа, который ещё наполовину живёт в средневековье, ещё остался азиатом.

Его стихи расходятся в новой России миллионными тиражами, в них – «громовой зов индустриализации», в них говорится о фабриках, сталелитейных заводах, о действии, действии, действии!

По величине, по шуму, по движению Нью-Йорк должен был понравиться любому футуристу, но Маяковский недоволен».

Соединённые Штаты, надо полагать, советского поэта ошарашили. Такого невероятного прогресса, таких технических достижений он увидеть не ожидал. Поэт был в восторге. Но очень скоро опомнился. Или ему подсказали (возможно, тот же Хургин), что гражданину первого в мире государства рабочих и крестьян не пристало умиляться чужеземными (буржуазными) достижениями. И Маяковский принялся искать недостатки, сбои, нестыковки американского общества – те самые, что, как известно, при желании можно найти в любой стране.

Майкл Голд сидел у стола и записывал ответы Маяковского, который без устали «мерил шагами свою комнату неподалёку от Вашингтон-сквера». В словах, высказанных поэтом, сразу чувствовалось то, что Александр Михайлов назвал «агитпроповским гонором», то есть снисходительное похлопывание своих собеседников по плечу, язвительные насмешки по адресу всего буржуазного, ироническое подтрунивание над образом жизни чужой страны и даже оплёвывание чужеземных святынь.

Откуда это?

Лев Троцкий как-то сказал:

«Если Американские Соединённые Штаты сравнить с нашими Соединёнными Штатами, то увидим ужаснейший контраст богатства и нищеты».

Маяковский наверняка был знаком с этим высказыванием и, вполне возможно, увидев Америку воочию, был вполне с ним согласен. 6 августа он написал стихотворение «Бродвей» о самой длинной улице Нью-Йорка, проходящей через весь Манхеттен:

Далее следует четверостишие, написанное явно с удивлением и даже с восторгом:

«Но в интервью американскому журналисту говорилось совсем другое. Не будем забывать, что Маяковского никто в Америку не звал, он сам в неё напросился. Да и пробыл-то в Нью-Йорке всего несколько дней! Но это не помешало ему заявить Майклу Голду:

«Нет, Нью-Йорк – не современный город… Нью-Йорк не организован.

Здесь есть метро, телефон, радио и множество других чудес. Но я иду в кинотеатр и вижу, как многочисленная публика наслаждается глупым фильмом, повествующим о какой-то пустой сентиментальной любовной истории, которую бы со свистом согнали с экрана в самой маленькой деревушке новой России».

Откуда Маяковский мог знать, как реагируют на фильмы жители российских «деревушек»? Ведь в сельскую местность страны Советов он вообще никогда не заглядывал!

Но поэт с апломбом продолжал, а Майкл Голд записывал:

«Нью-Йорк – недоразумение, а не продукт индустриального искусства. Нью-Йорк не имеет плана. Он не выражает никакой идеи, его индустриализм – это результат случайности, тогда как наш индустриализм в России будет делом искусства масс…

Как видно, ему хотелось многое сказать: он размашисто шагал взад и вперёд, дымя как паровоз. А русским он хотел рассказать об этом на бумаге в стихах.

В современной России относятся к этому молодому великану с огромным сочувствием».

Стихотворение «Бродвей» заканчивалось так:

Любопытна ещё одна подробность. Поэт всегда брал с собой лист бумаги, который призван был помочь ему в экстренных случаях. Янгфельдт пишет, что Маяковский…

«…в кармане пиджака носил бумажку с единственной фразой, которую мог выговорить: извинение за то, что он не пожимает руку, когда здоровается».

Поэт по-прежнему безумно боялся заразиться.

Следующим интервьером Владимира Маяковского был редактор еврейской газеты «Фрайгайт» («Свобода») Шахно Эпштейн, родившийся в России (в Виленской губернии) в 1883 году. Звали его тогда Александр Борисович. В 1903-м он вступил в БУНД (Всеобщий еврейский рабочий союз), арестовывался, бежал за границу. После Февральской революции вернулся на родину и в августе 1919 года вступил в партию большевиков. В 1920-м стал редактором Госиздата, занимался изданием книг на идиш. Возможно, тогда и познакомился с Маяковским.

В 1921 году Коминтерн (явно по рекомендации ВЧК) отправил Александра Борисовича Эпштейна в САСШ «с заданием объединить в одно целое ряд нелегальных коммунистических групп, которые очень часто боролись между собой». Сначала он (под псевдонимом Иосиф Барсон) редактировал нью-йоркский еженедельник «Дер эмес», а затем вместе с М. Ольгиным (Моше Иосефом Новомисским) стал редактировать газету «Фрайгайт».

Шагая с Шахно Эпштейном по Пятой авеню и беседуя с ним (эта беседа была опубликована 14 августа), Маяковский говорил:

«Вот я иду с вами по одной из богатейших улиц мира – с небоскрёбами, дворцами отелей, магазинами и толпами людей, и мне кажется, что я брожу по развалинам, меня гнетёт тоска. Почему я не чувствую этого в Москве, где мостовые действительно разрушены, многие дома сломаны, а трамваи переполнены и изношены донельзя? Ответ простой: потому что там бурлит жизнь, кипит энергия всего освобождённого народа – коллектива; каждый новый камень, каждая новая доска на стройке есть результат коллективной инициативы.

А здесь? Здесь нет энергии, одна сутолока бесформенной, сбитой с толку толпы одураченных людей, которую кто-то гонит, как стадо, то в подземку, то из подземки, то в «эл», то с «эл»…

Скучно, скучно у вас!»

А в стихотворении «Бруклинский мост» излагаются совсем другие впечатления о том же самом американском городе:

В стихотворении «Бродвей» идут восторженные восклицания: