Когда запоют мертвецы - Уна Харт

Диса хотела как-нибудь заглянуть к Стейннун, узнать, как она сама и дети, но с новой силой вернулась тошнота, и пасторша все время теперь прислушивалась к себе: не потеряет ли она ребенка? Эйрик с Арни взяли на себя всю работу, оставив Дисе лишь то, что почти не требовало усилий. Целыми днями она ткала, снедаемая скукой, и даже обрадовалась, когда несколько женщин из их прихода собрались рожать.

Ко второму летнему месяцу Эйрику написал его друг Боуги – позвал в королевскую усадьбу Бессастадир, где проживал судья по особым делам из Дании и куда свозили осужденных на местном тинге. Через месяц их приговор подтвердит высокое собрание на Полях Тинга, в Тингведлире: кому-то отрубят руку за воровство, другим отрежут язык за богохульство, а третьи отправятся на виселицу или под воду за преступления более тяжкие. Эйрику хотелось, чтобы жена поехала с ним, но Диса только махнула рукой:

– Жена Ингимунда должна вот-вот родить, а это ее первенец, не считая того, что родился мертвым, так что уж лучше мне там быть. А ты запомни: если из-за своих выходок навлечешь на нас беду, клянусь Господом, я помогать не стану!

– Никогда-никогда? – спросил Эйрик, целуя ее в висок.

– Раньше мертвецы запоют, чем я кинусь тебя спасать, – отрезала она.

Меньше всего Эйрик жаждал любоваться на королевскую усадьбу. Когда смотришь на такие строения, богаче и величественнее, чем любые другие дома в Исландии, несправедливость ощущается в теле, как болезнь. А самое смешное, что именно из-за живущих здесь людей Исландия и дошла до нынешнего бедственного положения. Эйрик хотел бы прийти к дому королевского эмиссара босиком, подпоясавшись куском веревки, но Диса не выпускала его из дома, пока он не надел хороший датский плащ и крепкие сапоги. «Если нас считают псами, почему бы не залаять?» – возражал он, но жена оставалась непреклонной и напомнила, что он обещал в интересах семьи вести себя как следует. А лаять можно и дома, если он так пожелает. Она даже швырнет ему пару костей.

До Бессастадира было два полных дня пути. На утро третьего перед Эйриком вырос красивый дом с белыми стенами – единственный такой во всей Исландии. К северу от здания вонзался в воду мыс, а вдалеке голубел длинный горный хребет с зеленеющими склонами, чьи заснеженные вершины напоминали комья облаков. Со стороны могло показаться, что горы загораживают королевскую усадьбу, оберегая ее от тех невзгод, которые испытывала вся Исландия.

Жилище эмиссаров его величества с трех сторон было окружено водой. Недалеко расположился торговый город, где на приколе стояли несколько датских кораблей, мирно покачиваясь на волнах. За домом же находилась глубокая яма, где держали осужденных, ожидающих повторного слушания на альтинге. Тех, что поздоровее, забирали в работный дом, где они тяжко трудились целый день за плошку жидкой каши, но хотя бы видели солнце, в отличие от тех, кто томился в яме.

Эйрика встретили лакеи судьи, державшиеся с услужливым высокомерием, которое часто встречается у работников знатных господ. Его проводили в просторную светлую комнату, где хорошо пахло свежелакированными панелями, а в углу стояла кровать с пуховыми перинами и горой подушек. Туда же принесли чай и предупредили, что к ужину нужно спуститься в большую залу через час. Время можно было узнать по большим часам, что стояли в холле.

Боуги, который пригласил его сюда, жил в усадьбе уже несколько дней. За то время, что он провел с отцом, постигая тонкую науку судебного дела, друг заработал репутацию человека основательного и надежного, не склонного к излишней жестокости, но и не слюнтяя. К тридцати годам Боуги вошел в лёгретту и был официально приглашен на летний альтинг как представитель своей области. Его отец, одряхлевший, но не растерявший острого ума, гордился сыном и внуками, которых исправно рожала Маргрета. Пока она обеспечивала роду продолжение, сам Боуги трудился ради его процветания. С годами он приобрел стать и нес себя со спокойным достоинством чиновника, которому не нужно стыдиться принятых решений.

Друзья встретились душевно. Пастор осведомился, как дела у Маргреты и детей, а Боуги хотел знать, как нравится Эйрику женатая жизнь.

– Ты даже не раздобрел. – Он шутя ущипнул Эйрика за бок. – Видно, плохо твоя жена кашеварит, раз оставила тебя таким тощим. А когда пойдут дети, тебе уже лакомого кусочка не перепадет. Ты поразишься, до чего это прожорливые создания…

– Зато в старости скажешь «спасибо», что у тебя их так много. Твой отец наверняка не нарадуется.

Боуги скромно улыбнулся и не стал спорить.

– Так зачем ты меня пригласил к посланнику его величества? – Эйрик опустился в кресло, вытянув ноги. Сапоги ему жали. – Только не говори, что хотел прихвастнуть, какие у тебя благочестивые друзья, или соврал, что епископ со дня на день выберет меня пробстом.

– Даже наш епископ не настолько безумен, – ответил Боуги. – А тебе пора прекратить строить из себя нищего пастора, живущего в землянке и питающегося одной осокой.

– Я и есть нищий пастор.

– Благослови Господь твою жену, которая хотя бы заставила тебя надеть новый плащ. Эта женщина войдет в историю, подобно героиням саг.

– В этом я ничуть не сомневаюсь, мой друг.

Боуги открыл поставец и достал оттуда пару медных кубков и бутылку вина. Он явно был в этом доме не в первый раз и хозяйничал со степенной неторопливостью. Наполнив кубки, протянул один Эйрику.

– Слухи о твоих выходках разносятся по всей Исландии. Дошли даже до эмиссара его величества. Я рассказал ему, что мы учились вместе в семинарии.

– Мог бы скрыть.

– Я не стыжусь нашей дружбы, – засмеялся Боуги, делая большой глоток кларета.

– Тогда стоит просто опасаться ее. Этот совет дала бы тебе моя жена.

– Мудрейшая женщина, как я и говорил… Так вот уважаемый судья по особым делам Клаус Хедегор изъявил желание лично познакомиться с живой легендой. Я рекомендовал тебя как человека ученого и преданного своему приходу. Вероятно, речь пойдет, среди всего прочего, и о колдовстве… Так вот заклинаю тебя, друг мой, оставь свои шуточки на сей счет, если не хочешь навлечь беду на нашу и без того несчастную страну.

* * *

Эйрик не хотел знакомиться с эмиссаром его величества и судьей по особым делам Клаусом Хедегором. Не хотел сидеть с ним за одним столом, покрытым тонкой скатертью, есть экзотические фрукты, что доставляют сюда исключительно ради людей всемилостивого короля, и вести никчемные беседы. Публика собралась самая высокопоставленная: ландфугты и пробсты, все в париках и начищенных до блеска башмаках с крупными металлическими пряжками. Маленькая лысоватая голова судьи с умными, широко расставленными глазами покоилась в облаке белоснежного плоеного воротника (фасон был устаревший). Парик он не носил, и его седые волосы были тщательно зачесаны назад. Тело для такой головы было несоразмерно велико, и создавалось впечатление, что эту самую голову просто положили на чужие плечи, как барашка на блюдо.