Августейший мастер выживания. Жизнь Карла II - Стивен Кут

«Никакие сбои в работе парламента не лишат депутатов моей любви», — заявил Карл, но тут же ясно дал понять, что шантажу не поддастся и загнать себя в угол всего лишь избранным представителям не позволит. «Не имея ни малейших намерений устанавливать в стране режим деспотического правления, — говорил он, — я в то же время не позволю это сделать никому другому». Он, король, — воплощение и гарант конституции, и вигам должно следовать его примеру, «принимая такие законы в стране, которой вы правите, чтобы я мог назвать их своими». Далее Карл отверг идею лишения герцога Йоркского права престолонаследия, предложив парламентариям обдумать новый принцип регентства, при котором за Яковом оставалось мало что, кроме королевского титула, а подлинный контроль над страной переходил в другие руки.

Идея была привлекательна, обладала множеством достоинств (не последнее заключалось в том, что она нравилась Вильгельму Оранскому, самому вероятному претенденту на пост регента), и Карл тщательно готовил ораторов, которым вменялось в обязанность растолковать ее депутатам в подробностях. Но виги, как он, впрочем, и предполагал, отвергли замысел с порога. Отстранение герцога Йоркского стало для них главной идеей, и других вариантов они даже рассматривать не желали. Такая неуступчивость была только на руку Карлу. Виги саморазоблачаются как шайка опасных фанатиков, не желающих считаться с конституцией и порядком, от них лучше держаться подальше. И еще. Нацеливая вигов на решение одной-един-ственной проблемы, Карл мог надеяться, что у них не хватит ни времени, ни энергии заниматься вопросами французского импорта, запрет на который истек в начале года, В страну потоком хлынули роскошные товары, заработала таможня, в казну начала поступать пошлина, так что, кроме французского займа, Карл смело мог рассчитывать на финансовый эффект от внешней торговли. В этой ситуации утрачивали свое первостепенное значение парламентские кредиты.

Смущало только одно. Луиза де Керуаль наняла какого-то сомнительного типа из Ирландии по имени Эдвард Фитцхаррис для выяснения, оставили ее виги в покое или по-прежнему намерены вывалять в грязи. Фитцхаррис с энтузиазмом, а главное, давая полную волю воображению, взялся задело и вскоре собрал громадное количество «фактов», свидетельствующих о том, что виги-экстремисты трудятся не покладая рук. Когда фантазии Фитцхарриса превзошли всякие мыслимые пределы и ложь выплыла наружу, Луиза дала ему отставку, и он решил, что сейчас самый момент перебежать на сторону вигов и скормить им всякие домыслы, касающиеся самой Луизы, а также герцога Йоркского, королевы и целого ряда ведущих деятелей из лагеря тори. Виги клюнули на этот крючок, решив, что теперь у них есть рычаг, с помощью которого можно затянуть парламентскую сессию и подогреть общенациональную истерию. Быстро распознав таящуюся тут угрозу, Карл распорядился выслать распоясавшегося интригана из Оксфорда и поместить его в лондонский Тауэр. Этому человеку известно слишком много. Если король хочет, чтобы спектакль, который он приготовил для лидеров вигов, прошел с успехом, Фитцхарриса надо заставить замолчать.

Можно было и приступать к решению куда более важной задачи — уничтожению самих вигов. Вели они себя в полном соответствии с расчетами Карла — агрессивно и глупо. Заявили, что требуют устранения герцога Йоркского по наказу своих избирателей. Наотрез отказались даже рассматривать предложение Карла ввести институт регентства. Шумно протестовали против недолжного обращения с Фитцхаррисом. Решили вынести на обсуждение новую редакцию билля об исключении и намеревались опубликовать стенограмму заседания в виде обращения к нации, которая, как им казалось, полностью стоит на их стороне. Дошли до жалоб на условия пребывания в Оксфорде — мол, слишком тесные квартиры. Король, со своей обычной учтивостью и сговорчивостью, посулил предоставить в их распоряжение шелдоновский театр и лично проследил, чтобы там были проведены соответствующие работы, дабы депутаты могли разместиться со всеми удобствами.

В понедельник 28 марта, когда виги приступили к обсуждению в первом чтении новой редакции билля, Карл занял свое обычное место среди лордов в актовом зале Крайст-Черч — одного из крупнейших колледжей Оксфордского университета. При нем, как обычно, находился «Черный жезл» — герольдмейстер, в чъи обязанности входит приглашение членов палаты общин на тронную речь короля. За ними Карл его и послал, и, дрожа от нетерпения, депутаты повиновались: они были уверены, что Карл объявит о принципиально новых крупных уступках. У входа в актовый зал депутаты устроили такую толкотню и гвалт, что парламентский пристав вынужден был трижды призывать их к порядку; лишь после этого они соизволили обратить свои взгляды в сторону короля, сидевшего на троне в полном облачении, включая корону английской монархии.

В зале установилась полная, почти благоговейная тишина. Карл ничуть не походил на того слабого, податливого, неуверенного в себе человека, который, как считали виги, полностью находится у них в руках. Он предстал перед парламентариями во всем величии верховной власти. Он — помазанник Божий, он наделен священным авторитетом, он — воплощение совершенства. Если пришедшие в уныние виги опирались в своей аргументации на доводы разума, то король черпал их у самого Господа Бога, и, именно на него (а также на французские деньги) и опираясь, Карл в одной-единственной фразе расправился с демократией — этой явно негодной системой правления. «Весь мир видит, до чего мы дошли, — с притворной печалью сказал он, — и нам никогда не достичь доброго конца, если мы так расколоты в начале». С этими словами король покинул зал; наскоро перекусив, он сел в экипаж и отправился тщательно охраняемой дорогой в Виндзор. До конца своего царствования Карл уж больше не созовет парламент.

Благодарный народ засыпал короля верноподданническими адресами: он оказался дальновиднее всех, он не поддался всеобщему безумию, и призрак анархии исчез. Карл справился с глубочайшим за годы всего своего царствования кризисом, но при этом понимал, что работа еще не закончена. Он вышел из недавнего сражения, сохранив все свои властные полномочия. За ним — народ в своем большинстве. Финансовое здоровье государства никогда не было таким крепким. Но просто победить недостаточно. Надо еще, чтобы другие проиграли и чтобы это поражение было видно всем. Карл решил предпринять по отношению к вигам самые энергичные действия.

Когда справедливость приносят в жертву политике, одинаково страдают и большие, и малые. Несчастному Эдварду Фитцхаррису были предъявлены обвинения, и, когда дело дошло до суда, выяснилось (больше на эмоциональном, нежели на фактическом уровне), что этот ирландец принадлежит к римско-католической церкви и что он клеветал на корону, покушаясь на мир в государстве и вступив в комплот (заговор) с французами. По сумме этих преступлений Фитцхаррис был заключен в Тайберн. Обвинение было выдвинуто также против некоего Стивена Колледжа, лондонского столяра, человека довольно буйного нрава, о котором говорили, что в Оксфорде он появился «вооруженным до зубов» с явным намерением лишить жизни короля. Напрасно Колледж протестовал, указывая, что единственное доказательство против него — конь, а также меч и пара пистолетов на поясе. Публике нужен был пример, и, когда измученное жюри присяжных вынесло вердикт «Виновен», в зале суда эхом отозвался шумный вздох одобрения. Столь же позорным был суд над другим, куда более известным человеком — Оливером Планкеттом, архиепископом графства Арма в Северной Ирландии. По навету Оутса его обвиняли в соучастии в заговоре, предполагающем отправление французских вооруженных отрядов в Ирландию. Обвинение было абсурдно, однако у Планкетта оказалось слишком мало свидетелей его невиновности, и он тоже отправился в Тайберн, «всеми оплакиваемый и почитаемый невиновным в том преступлении, которое ему вменяют».