Августейший мастер выживания. Жизнь Карла II - Стивен Кут

Отсутствие Монмата прежде всего шло на пользу герцогу Йоркскому. Отстояв в борьбе с парламентом наследственные права брата, Карл начал понемногу возвращать его в центр текущей политической жизни. При этом король соблюдал мудрую осмотрительность: готовый безжалостно убирать противников с пути, он вовсе не собирался отдавать кому-либо особое предпочтение в кругу ближайших советников, каждый из которых норовил вырваться вперед. Якову было предписано являться на все заседания Тайного Совета в ходе расследования «Ржаного заговора», а к маю 1684 года Карлу удалось устроить так, что герцог, невзирая на все ограничения, которые накладывал Акт о присяге, вновь оказался во главе английского флота. Правда, диктовать свою волю Карл брату не разрешал, как, впрочем, не разрешал и никому другому.

Из войны с парламентом Карл вышел абсолютным сувереном и намеревался оставаться таковым и впредь. Он дистанцировался от своих сторонников из лагеря тори, отказав им в привилегиях, на которые они вообще-то могли вполне законно рассчитывать. В целом Карл твердо намеревался понизить уровень политического самосознания и активности в стране и в особенности — уменьшить влияние партий. В идеале он видел нацию, объединенную спокойной верностью короне, нацию, пребывающую с собой в мире и вместо опасной политики или иных форм общественной деятельности занимающуюся личным преуспеянием. Карл ни в коем случае не собирался созывать парламент и дал ясно понять, что даже рассматривать не будет никаких обращений, связанных с жизнью общества и страны. Он предпринял некоторые шаги, направленные на введение цензуры и контроля над «нетерпимой свободой прессы». Убежденный, что большинство районов страны находится под контролем людей, сочувствующих его целям, Карл передал ведение повседневных дел людям, тщательно отобранным по принципу «сдержек и противовесов», а сам мог позволить себе наслаждаться часами досуга в Нью-маркете, Виндзоре и Винчестере, где для него строили новый дворец.

Этот последний проект отнимал у Карла почти все время и свободные деньги. В сентябре 1682 года сэр Кристофер Рен представил архитектурный план здания на 160 комнат с венчающим его изящным куполом. Заказчик, отмечает Ивлин, был «чрезвычайно доволен». Что ж, проект действительно получился роскошный, хотя в действительности эта миниатюрная копия Версаля так и не воплотилась в жизнь. Парадную лестницу должны были украсить мраморные колонны — подарок герцога Тосканского, а близлежащий парк, где король собирался не только гулять, но и охотиться, — большие фонтаны. Предполагалось, что специально проложенная улица соединит дворец с Винчестерским собором, а в расположенных неподалеку портах будет достаточно места для королевских яхт.

Само строительство дворца свидетельствовало, что Карл обрел чувство некоторой внутренней защищенности, и все же более всего его жизнь в эти годы согревали дети. А было их у Карла двенадцать, от семи любовниц. Пятеро от леди Калсман, двое от Нелл Гвинн и по одному от Элизабет Киллигру, Кэтрин Пегг, Молл Дэвис и Луизы де Ке-руаль. Наконец, Монмат, этот вечный источник разнообразных беспокойств, напоминал о бурном романе с давно покойной Люси Уолтер. Король был равно щедр ко всему своему потомству, независимо от пола. На шестерых сыновей приходилось девять герцогских титулов, и хотя никто из них и приблизиться не смог к отцу по уму и политической хватке, кое-кто вполне встал на ноги. Один из сыновей Барбары, герцог Графтон, отличавшийся привлекательной внешностью, сделался моряком. Граф Плимут — солдатом, он умер молодым в Танжере, герцог Сен-Альбан-ский, сын Нелл Гвинн, тоже очень красивый юноша, получил образование во Франции, а затем воевал с турками в Венгрии.

Но более всего король был счастлив своей близостью с Луизой де Керуаль. По-настоящему глубокая, истинная привязанность не ослабевала никогда и сумела выдержать и пересуды окружающих, и политическое давление, и многочисленные искушения, и конфликты. Во времена папистского заговора Луизе пришлось худо, что в немалой степени объясняется как ее тяжелым характером, так и недостатком ума. Правда, опасения этой женщины — весьма непопулярной в народе королевской любовницы, француженки и вдобавок к тому католички (а ведь в ту пору католицизм воплощал в себе все чуждое английскому образу жизни) — были совсем небезосновательны. Временами ей становилось по-настоящему страшно, и Бариллон писал Людовику, что Луиза предпочла бы покинуть Англию, где при всей привязанности короля она рискует стать жертвой ярости, охватившей «всю нацию».

Насколько велика эта ярость, можно судить хотя бы по тому, что против нее было выдвинуто обвинение в государственной измене. Рассмотреть его должна была палата общин. В подметном письме, послужившем основанием для этого обвинения, Луизу называли иностранной шлюхой, «отравляющей окружающую атмосферу». Казалось, нет такого порока, какому эта женщина не была бы подвержена, ходили слухи, будто она подкупила одного кондитера-француза, чтобы тот изготовил отравленные пирожные, которые она собиралась предложить королю. Кое-кто даже был уверен, что Луиза сыграла решающую роль в роспуске парламента. Надо полагать, именно это подтолкнуло французов к ложному заключению, будто она играет серьезную роль в английской политике. На самом же деле в политическом плане Луиза была совершенной простушкой, что особенно и привлекало к ней Карла; этим же объясняется и отказ прислушиваться к ее взволнованному кудахтанью во время парламентского кризиса. В общем, королю Луиза никогда не надоедала, напротив, его чувства со временем становились только глубже, нежнее, а готовность выполнить любой каприз еще больше.

Когда Луиза заболела и врачи сочли, что для ее здоровья будет лучше, если она уедет во Францию, Карл настоятельно попросил Бариллона написать своему господину, чтобы тот оказал ей самый достойный прием. И Людовик, и его посол весьма высоко ценили Луизу. «Она верно и неизменно служит интересам Вашего Величества, — писал в Париж Бариллон, — и всегда снабжает меня весьма полезной информацией». В результате возвратившуюся к французскому двору бывшую фрейлину, да еще и богроша за душой, встретили как королеву. Она приехала от зависимого, нищего в ту пору лондонского королевского двора, а теперь была увешана драгоценностями. Она могла себе позволить просадить за игорным столом целое состояние, она разъезжала по Парижу в роскошном экипаже с кучером в ливрее. Словом, Людовик осыпал ее золотом, и в Лондон Луиза вернулась международной знаменитостью, для которой Карл был готов на все, что угодно. Он осыпал почестями сына, которого она ему родила, он уговорил Людовика сделать ее герцогиней. Можно подумать, что Луиза — само совершенство, а если все-таки ей случалось совершить какой-нибудь промах, Карл с готовностью закрывал на это глаза.

Один из таких «промахов» появился в Лондоне в виде француза Филиппа де Вандома. Это был исключительно красивый молодой человек, о сексуальных аппетитах которого ходили легенды; сам же он утверждал, что никогда еще не ложился в постель трезвым. Луизу он чрезвычайно заинтриговал. Но вскоре ей пришлось убедиться, что новое увлечение таит для нее немалую угрозу. Обычно терпимый, Карл на сей раз безумно приревновал возлюбленную, и гнев его пал на тщеславного юношу. Вандому дали понять, что лучше бы ему в апартаментах Луизы не появляться, однако же он с презрением пропустил этот намек мимо ушей. Тогда Бариллону было поручено передать Вандому, что отныне он — нежеланный гость в Англии, но юноша и на сей раз отмахнулся, заметив, что никуда не уедет, пока Карл не отошлет его. Бариллон уговаривал короля дать Вандому аудиенцию. Некоторое время Карл сопротивлялся, не желая опускаться столь низко, но потом все же принял француза. Тот заявил, что не собирается никуда уезжать. И лишь когда в дело вмешался тонкий дипломат Людовик и через брата передал Вандому, что надо возвращаться домой, Луиза избавилась от неловкого положения, в которое попала по собственной вине. Карл вернулся в объятия своей раскаявшейся «толстушки», и в честь этого она заказала медаль с изображением Купидона и надписью: omnia vincit (все побеждает).