Ужас на поле для гольфа - Сибери Куинн

– Mort d’un crapaud![180] – выпалил он. – А разве мы не наблюдали влияния этих элементалей, этих неутрариан, или как там их? Что скажете про шесть самоубийств? Что – о том, что сподвигло молодую мадемуазель Уивер и молодого мсье Спенса к самоубийству? Что – насчет кошки, которая вошла в вашу комнату? Разве мы не видели там никаких эффектов, hein?

– Но то, что мы видели с молодым Спенсом и кошкой, было видно, – возразил я.

– Конечно. Когда вам показалось, что вы видели кота, вы попали под влияние изнутри, как и мадемуазель Уивер, когда услышала голос мертвой подруги. То, что мы видели с молодым Спенсом, было тенью его желания – усиленным любовью и стремлением к его покойной жене, а также злой сущностью, которая побуждала его к непростительному греху.

– Хорошо, – согласился я. – Продолжайте вашу теорию.

Он задумчиво посмотрел на светящийся кончик сигареты, затем продолжил.

– Было замечено, друг мой, что тот, кто идет на спиритуалистический сеанс, может уйти с каким-нибудь злым духом, приставшим к нему – будь то дух, который когда-то был наделен человеческой формой, или элементаль, это неважно; злые роятся вокруг опустившихся огней на спиритуалистической встрече, как пчелы летом. Похоже, такое привязалось к Эверарду Мунди. Его жена была первой жертвой, после чего жертвами стали те, кто слышал его проповедь.

Рассмотрите сцену в молельном доме, когда проповедует мосье Мунди: эмоции, эмоции – все это эмоции; разум усыпляется силой самих слов; и умы его слушателей не находятся на страже против входа злых духов; они слишком увлечены тем, что он говорит. Их сознание отсутствует. Пуф! Злодей крепко прилепляется к любому неосторожному человеку, исследует его внутренний разум, узнает его самую слабую точку. С вами это был котенок; с молодой мадемуазель Уивер – ее мертвая подруга; с мсье Спенсом – его потерянная жена. Даже такая любовь может быть превращена во зло.

Эти вещи я тщательно рассматривал, а затем заручился услугами молодого господина Спенса. Вы видели то, что видели на одинокой дороге этой ночью. Явившись к нему в виде мертвой возлюбленной, эта злодейка почти убедила его уничтожить себя, когда мы вмешались.

Très bien. Тогда мы победили; в ночь перед тем, как я предотвратил вашу смерть, злодей разозлился на меня, даже испугался. Если продолжать, то я лишил его большой добычи, поэтому он попытался навредить мне. Я всегда на страже, потому что знание – это сила. Это не могло привести меня к смерти, и, будучи духом, он не мог прямо напасть на меня. Ему пришлось прибегнуть к своему последнему средству. В то время как помощник молодого гробовщика собирался доставить тело старого мсье Грегори, дух завладел трупом и оживил его, а затем стал преследовать меня.

Ха, как мне показалось, это было сделано как раз тогда, когда я забыл, что это было не живое существо, – тот, с котором я сражался. И я напал на него, как будто его можно было убить. Но когда я обнаружил, что мой меч не может убить то, что уже было мертвым, я отрезал его отвратительную руку. Я очень умен, друг мой. Злой дух получает небольшую прибыль от борьбы со мной.

Он сделал это хвастливое признание на полном серьезе, совершенно не слыша, как оно звучит: ибо для него это было простым утверждением бесспорного факта. Я усмехнулся, несмотря на то, что был еще больше заинтригован.

– А что это за маленькие капсулы, которые вы бросили в духа, толкающего юного Спенса к самоубийству, а затем на труп Силаса Грегори? – спросил я.

– Ах, – детская улыбка промелькнула на его губах, а затем исчезла так же быстро, как и появилась. – Лучше не спрашивайте меня об этом. Достаточно будет того, что я скажу, что убедил доброго отца О’Брайена дать мне то, чего не должен касаться ни один мирянин, чтобы я мог использовать боеприпасы неба против адских сил.

– Но откуда мы узнаем, что этот элементаль – или как там его, – не вернется? – упорствовал я.

– Возможность минимальна, – сказал он. – Прибегнуть к телу мертвого было его последним отчаянным шансом. Борясь со мной, он проиграл. Теперь, находясь внутри тела, он не может быстро вырваться. По крайней мере, полчаса должно было пройти, прежде чем он смог бы освободиться, но до этого момента я все время фиксировал его там. Заклинание сердца и отрубленная голова сделали это тело таким же безобидным, как и любое другое, а нечестивый дух, который оживляет его, должен оставаться с плотью, которую он стремился извратить к собственному злу, отныне и навсегда.

– Но…

– Ah bah! – Он опустил конец сигареты в свою пустую кофейную чашку и откровенно зевнул. – Это так скучно, друг мой. Эта ночная работа приведет к тяжелому сну. Давайте выпьем чуточку коньяку, чтобы пирог не смог доставить нам ужасные сны, а затем отправимся спать. Завтра – другой день, и кто знает, не предстоит ли нам решать новую задачу?

– Mon dieu! Мы что – арестованы? – Жюль де Гранден приподнялся от обеденного стола в комическом ужасе, когда за громким звоном дверного колокольчика последовал тяжелый топот в зале, и Нора, мой домашний фактотум[181], проводила сержанта уголовной полиции Костелло и двоих полицейских в форме в столовую.

– Ничуть, – сказал, усмехаясь, Костелло, сел на краешек кресла, предложенного мною, и жестом указал двум патрульным на места рядом с ним. – Ничего, дохтур де Гранден, сор; но мы спросим вас кой-что, если не возражаете. Это офицер Каллагэн, – он указал на большого рыжего полицейского справа от него, – а это офицер Шипперт. Оба хороших парня, сор, достойны, чтобы им верить, я давно их знаю.

– Я в этом не сомневаюсь, – де Гранден ответил на это вступление одной из своих быстрых улыбок. – За кого поручитесь, тех наверняка не презираете, mon vieux. Но какая вам польза во мне?

Сержант Костелло плотно сжал коленями свою черную шляпу-дерби и уставился внутрь нее, будто ожидал найти там вдохновение.

– Мы хотим иметь какую-нибудь информацию о деле Крейвена, если вы не возражаете, – ответил он.

– Эх, дело Крейвена? – эхом отозвался де Гранден. – Parbleu, старинный друг, боюсь, вы пришли в неправильное бюро информации. Я ничего не знаю о нем, кроме отголосков сплетен, которые я слышал, – и этого недостаточно. Это же тот мсье Крейвен, который жил в одиночестве, а потом был обнаружен мертвым на своем дворе после того, как пролежал там уже несколько дней. И не было доказательств ни борьбы, ни ограбления. Я прав?

– М-м… – пробормотал Костелло. – Значит, они не сказали, что голова его была отрезана, да?

Выражение почти трагического удивления возникло на лице маленького француза.

– Что вы говорите – его обезглавили? – недоверчиво воскликнул он. – Mordieu, почему я не был проинформирован об этом? Мне сказали, что не было свидетельств насилия! Неужели теперь одинокие джентльмены в Америке страдают от потери своих голов, отдавая их без борьбы? Поведайте мне, друг мой. Я горю от нетерпения, меня поглощает любопытство. Что еще есть в этом замечательном деле, когда человек умирает от обезглавливания, и нет никаких признаков насильственной смерти? Nom d’un raisin, я очень мудр, я стараюсь, но мне кажется, что мне еще многому предстоит научиться!