Росстань - Альберт Гурулев

Он подкачал лодку, столкнул ее на воду и медленно поплыл от берега, с любопытством рассматривая дно, довольно круто уходящее вниз. Вначале шел крупный галечник, потом пошли зеленые космы подводных зарослей, и Лахов подумал, что никакой рыбалки здесь не получится, но полоса сплошной колышащейся зелени быстро кончилась, появились песчаные проплешины, занимавшие все больше и больше места, и Лахов успокоился. Он отплыл от берега совсем недалеко, может быть, метров на сорок дна уже почти не было видно, мешал отблеск от поверхности воды, да и глубина была уже немаленькой, и Лахов решил остановиться. Он привязал к камню, который должен был служить якорем, бечевку — плоский неокатанный камень с «талией» посредине он разыскал еще вчера — и опустил его за борт, ровными махами рук отмеряя стравливаемую в воду бечевку. Глубина получилась приличной, около двенадцати метров.

Отсюда, с моря, долинка выглядела еще более привлекательной: уютной и утайливой, укрытой от всех, кроме теплого юго-восточного ветра. Теперь Лахов еще раз убедился, что по берегу Байкала сюда не было дороги: крутые скальные прижимы с обеих сторон долины обрывались прямо в воду. Некоторые скалы, подточенные прибоем, были, казалось, готовы в любую минуту рухнуть в озеро. Да чего там — казалось! Вздрогнут горы вокруг Байкала от неуспокоившейся неистовой силы, таящейся в глубине земли, и тяжело осядет скала, опадет в воду каменным обвалом. Не эта скала, так другая. Иначе откуда взялись бы под каждым прижимом острые, еще не сточенные временем резцы надводных и подводных камней?

Пора было приступать к рыбалке. Не чувствуя ни азарта, ни даже волнения — в глубине души Лахов совсем не надеялся на успех, — он начал настраивать спиннинг. Измерил глубину, теперь уже тщательно — приманка должна плыть над самым дном, но не касаться его, — стал подбирать «муху». Лахов никак не мог взять в толк, почему при ловле хариуса на кузнечика очень желательно — да еще как желательно! — подобрать соответствующую по цвету «муху». Да эта «муха» и на «муху-то» не похожа: моточек шерстяной нитки. И уж казалось бы, чего естественней — на крючке самый натуральный, еще почти живой кузнечик, самая привычная по времени года пища, ан нет, еще и шерстяная «муха» желательна. Да еще соответствующего цвета, подбор которого зависит от погоды, от направления ветра, от атмосферного давления, от… и еще черт знает от чего. Вот и сидит рыбак, меняет «мух» по цвету, авось угадает, какая сегодня удачливой будет. Потому хороший рыбак в цветовых оттенках разбирается не хуже, чем иной живописец.

Лахов не долго маял себя с выбором «мухи», они были у него только двух цветов, бордовые и морковного цвета, и он выбрал бордовую. В дополнение к «мухе» он прицепил кузнечика и взмахнул спиннингом. Настрой из грузил и поплавка с легким всхлюпом упал недалеко от лодки, и леска потекла с барабана. Все-таки двенадцать метров — это двенадцать метров. Но вот леска, свободно протекавшая через поплавок, дошла до установленного ограничителя — обломка спички — и остановила свой бег.

А все-таки Лахову не удалось сбалансировать поплавок с грузилом, тяжелее, чем нужно, оказался груз и притопил поплавок до самой вершинки. Лахов подернул спиннинг на себя, поплавок показался над водой и снова притонул. «Придется снимать одну из дробин, и, похоже, что самую большую, верхнюю», — подумал Лахов, раздражаясь сам на себя, и стал сматывать леску. И вдруг почувствовал оттуда, из глубины, передавшийся по леске тупой толчок. На крючке сидел хариус. В этом уже не было никакого сомнения. Леса все больше и больше напрягалась, резала воду, и было видно, что хариус стремится уйти под лодку. У Лахова сачка не было, и пришлось рисковать, вываживая хариуса, но удача сегодня сопутствовала Лахову, и он довольно ловко перевалил рыбину в лодку. Хватанув открытыми жабрами воздух, хариус резко выгнул сильное тело в серебряную дугу, готовый спружинить телом, бросить себя за борт, и Лахов прижал рыбу к колышущемуся днищу лодки и ощутил ее упругую силу и прохладную чистоту.

Сердце взыграло радостью, Лахов нетерпеливо, с подрагиванием в руках снял хариуса с крючка, сменил помятого кузнечика и забросил спиннинг снова. На этот раз поплавок встал четко, выставив над водой бамбуковый стерженек с черной головкой ровно настолько, насколько нужно, и замер. Где-то там в глубине по солнечному дну гуляли рыбьи косяки, и один из хариусов должен непременно наткнуться на кузнечика, соседствующего с бордовой «мухой». Лахов мысленно видел, как красноперый красавец боковым зрением приметит наживку, развернется в ее сторону, замрет на мгновение и, как по струне кинется к кузнечику, ухватит его раскрытым ртом, чтобы через короткий миг, почувствовав железо, выбросить наживку. И на этот короткий миг чуткий поплавок плавно огрузнет, притонет.

И поплавок притонул. Он притонул классически, как было бы показано в учебном фильме о ловле хариуса, если бы такой фильм существовал. Лахов подсек и почувствовал, что подсек вовремя. Радостный азарт охватил Лахова, его истосковавшуюся о рыбалке душу; весь мир для него сузился и вмещал только то, что могло иметь отношение к делу, которым он был сейчас занят. Но зато этот мир жил, жил своею жизнью, взахлеб, по его жилам бежала живая кровь азарта, страсти и ощущения великого смысла в том деле, которое сейчас делалось. И он, как совершеннейшее из совершенных существ, с обостренной ясностью, без всякого усилия воспринимал все, что имело отношение к этому делу, которое составляло сейчас его жизнь: он улавливал еле заметное усиление ветра и ряби на воде, отмечал положение солнца в небе, чувствовал, насколько ослабла лодка, и точно знал, сколько она еще продержит его на плаву, видел малейшее движение поплавка и знал, рыба ли тронула его, или мелкая волна колыхнула, ощущал натяжение лесы и знал, когда нужно потянуть сильнее или дать слабину, чтобы испуганная рыба не сорвала себя с крючка.

Ощущение азарта оставило его, когда на дне лодки лежало уже около десятка рыбин, а в коробке из-под наживы остался один мелкорослый кузнечик с потертыми крылышками и оторванной ногой. Лахов хотел наживить его, подумал, снял со спиннинга бордовую «муху» и, порывшись в сумке, отыскал «муху» морковного цвета. Поплавок недолго оставался на воде без движения, довольно скоро притонул, и Лахов выбросил в лодку еще одного хариуса, правда, заметно помельче всех остальных. Видно, там, в рыбьей иерархии, эту еду хоть и признали за еду, но посчитали совершенно недостойной внимания сильных и уважаемых особей и потому позволили ее взять существу рангом пониже.

Ловить рыбу было больше не на что, и Лахов поднял якорь. Гордый добычей, грудой серебра, лежащей на дне лодки, он медленно греб к берегу, но постепенно радость его тускнела, как тускнеет чешуя хариуса, полежавшего на воздухе: вроде все то же белое серебро, ан нет в нем игры, нет блеска. Берег по-прежнему был пуст, никто не ждал его на берегу, обрадовать своей удачей было некого, и потому удача тускнела, теряла свой живой блеск. Видно, так же себя чувствовал бы человек, смотрящий в совершенно пустом зале прекрасный, веселый и увлекательный фильм.

Хоть и хотелось Лахову еще порыбачить — да и чего проще: налови кузнечиков и снова садись в лодку, — а делать этого было уже нельзя: в такую жару рыба быстро пропадет, нельзя ее долго хранить. А уже пойманную рыбу одному и за двое суток не съесть.