Горькая полынь моей памяти - Наталия Романова

  – Мы поговорим вечером, хорошо?

  – О чём поговорим? – услышал невнятный писк.

  – Обо всём. Расскажешь мне всё, что произошло в тот год? – на всякий случай прижал к себе покрепче, будто женская фигурка может раствориться в его руках, растаять, как эфир, без следа, не оставив после себя и горечи на губах.

  Дамир не был уверен, готов ли услышать всё, любую неприглядную правду об Эле. Не уверен, что сможет принять любую правду… Но и гадать, строить предположения, пытаться разобраться, что в голове и сердце синеглазой поморочки, однажды ворвавшейся в его жизнь, он больше не хотел.

  Эля замотала головой, давая понять – она будет молчать. Упрямая, невыносимая, абсурдная. Его.

  – Хуже уже не станет, понимаешь? – постарался, чтобы голос звучал не пугающе, вкрадчиво.

  – Ругаться будешь, – еле слышно пробубнила Эля, Дамир невольно улыбнулся. Чисто ребёнок, просыпавший песок на палас в доме, уверенный, что если молчать – никто не заметит.

  – Скорее всего, – согласился Дамир, ловя себя на улыбке. – Давай поступим так: сейчас смотрим мультик, хочу увидеть Свена, раз уж мне досталась почётная роль оленя, – удержаться от смешка не получилось, Эля тоже сдавленно прыснула. – Гуляем, с Серафимой надо погулять, – Эля согласилась кивком. – Обедаем в ресторане, отдыхаем, а к вечеру ты решишь, что можешь рассказать.

  «Лучше рассказать всё», – добавил про себя, вслух же не давил и, словно в знак солидарности со своими словами, отпустил руки. Эля выскользнула, как рыбка, спешно пошла в сторону гостиной, откуда доносилась озвучка мультфильма.

  «Холодное сердце» посмотрели дважды. Дамир признал, Свен – отличный парень, несмотря на рога. Обедали в ресторанчике недалеко от дома, Серафима с интересом оглядывала интерьер, раскладывала салфетки в одном ей известном порядке, с аппетитом поела, не гнушаясь овощей. Дамир невольно вспомнил собственные детские страдания над картофельным пюре с кабачками. Малышка же с аппетитом уминала брокколи, а брюссельская капуста в супе привела её в восторг.

  – Это малыши капусты! – взвизгнула девочка.

  – Нет, – поправила Эля. – Это сорт капусты.

  – Такая специальная капуста, – добавил Дамир.

  Серафима засмеялась, а потом продолжила жевать, запивая морсом. «Вкусным, как на севере».

  Заехали навестить Кирпич. Собака выглядела неважно, слабо виляла обрубком хвоста при появлении хозяек, однако ветеринар заверил, что всё прекрасно. «Девочка» идёт на поправку, через несколько дней можно забрать домой. Эля с тоской посмотрела на Кирпич, перевела взгляд на дочку.

  – Заберём, – уверенно ответил Дамир и прошёл вслед за ветеринаром, получить консультацию по кормлению и уходу. Собак у него никогда не было, в голову не приходило завести. В родительском доме жили собаки, всегда безродные дворняжки, во дворе, выполняющие роль охранников-звонков. Представить собаку в своём доме рождённый мусульманином Дамир не мог… До сегодняшнего дня.

  Кирпич – не просто собака, а питомец Серафимы, и Эли. У неё и имя абсурдное, под стать хозяйке, названной в честь Элизабет Тейлор Элеонорой.

  Серафима отказалась спать днём, потребовала включить ещё один раз «Холодное сердце». Дамир, скрепя сердце, согласился. Жалко глазки малышки, но он отлично понимал – ребёнку нечем заняться. Девочка не канючила, не капризничала, ничего не просила, но любому человеку известно – детям нужны игрушки. Он скупил бы половину Детского мира для Серафимы, но Эля была непреклонна. Никаких игрушек, не до этого, Дед Мороз обязательно принесёт малышке подарок.

  К ночи, после купания и ужина, Серафима крепко уснула, замотавшись в одеяло, как маленькая гусеничка в кокон. Не пройдёт и пятнадцати лет, как свет увидит прекрасная, синеглазая бабочка. Нестерпимо хотелось оградить малышку от невзгод и порывистых ветров ненастий.

  Эля сидела на кухне, на краешке стула, как с колом в позвоночнике. Руки устроила на коленях подобно примерной ученице, пальцы впились в округлые колени, которые хотелось целовать. Сначала левую, следом правую, запустив пальцы в выемку с задней стороны.

  – Слушаю тебя, – Дамир передвинул свой стул, устроившись так, чтобы Эля не могла убежать, удержал её взгляд, не давая ускользнуть в свои мысли, поддаться страхам, нерешительности.

  – Что ты хочешь знать?

  – Всё. Как ты жила до встречи со мной, после, во время. Хочу знать всё.

  Эля молчала, снова рассматривая темноту за распахнутыми, полупрозрачными шторами, гармонирующими с цветом фасадов. В окно бил ветер, швыряя капли дождя в стекло.

  Тихо-тихо, едва ворочая языком Эля рассказывала, сбиваясь, беря долгие паузы, посекундно обжигая васильковыми всполохами, вздрагивая, борясь со слезами и страхом, читающимся очевидно, ярко, однозначно.

  – Тебе не нужно было молчать, – всё, что смог выдавить из себя Дамир.

  Она не должна была молчать. Он должен был понять – она станет скрывать неугодную правду от мужа. Слишком юная, чтобы просчитать последствия своих поступков даже на ближайшее будущее, слишком глупышка, чтобы понять – за насилие нести ответственность должен мужчина. Не только насильник, но и тот, кто обязан защитить. Отец, брат, муж. Муж!

  – Ты бы не сказал «сама виновата»? – резанула Эля, полыхнув васильковым всполохом, разрывая грудную клетку, пнув оголённое сердце.

  – Скорее всего, сказал, – медленно ответил он. Откровенность за откровенность. – Но эта мразь не топтала бы землю… И Гришка тоже, – желчь подкатывала к горлу, говорить размеренно становилось сложнее, невозможнее, приходилось сдерживаться. Крик напугает Элю, ничего не решив.

  – Нет! – взвизгнула Эля.

  – Нет? – он нахмурился. – Нет? – Она шутит?

  – Папка хороший, он жалкий, – что-то подсказывало, в слово «жалкий» Эля вкладывала совсем другое значение, вовсе не презренный человек. Ей было жалко этого забулдыгу, тварь, не посчитавшую нужным защитить единственную дочь. Да и дочь ли она ему? Способен ли он на отцовские чувства или пропил всё – мысли, сердце, сострадание?

  – Жалкий?

  – Да!

  – Хо-ро-шо, – по слогам проговорил Дамир. – Хорошо, мы потом поговорим об этом, ладно? – подождал кивка, сопровождающегося ох каким недоверчивым взглядом.

  – Кто отец Серафимы? – Дамира не интересовало имя этого человека, кто он, откуда. Он желал одного – убедиться, что тот не станет претендовать на отцовство малышки. Файзулина Серафима Дамировна должна остаться ею до дня замужества, лишь потом сменить фамилию, не раньше.

  – Андрей Геннадьевич? – неуверенно пролепетала Эля.

  – Эля! – не выдержал, всё-таки рявкнул. Андрей Геннадьевич! Снова Андрей Геннадьевич. Похоже, своим нечаянным заявлением перед недавним отъездом он подсказал Эле имя отца Серефимы.

  – Ты не знаешь имя отца своей дочери?