Горькая полынь моей памяти - Наталия Романова

  – Н-нет.

  – Сколько у тебя было мужчин после меня?

  – Какое это имеет значение…

  – Сколько должно быть мужчин, чтобы ты не запомнила имени отца собственного ребёнка? Пять? Семь? Пятнадцать? Сто?

  – Я не помню!

  – Эля?.. – он предупреждающе зарычал. – Это не праздный интерес, – выдохнул. – Серафима записана на моё имя, необходимо имя биологического отца для судебного разбирательства, – соврал он, не моргнув глазом.

  – Четыре? – почему-то спросила Эля. Посмотрела в потолок, перебрала пальцами. – Пять?

  – Остановимся на семи? – не выдержал, поддел Дамир. – Не можешь вспомнить?

  – А ты помнишь всех женщин, которые были после меня? – ох и обжёг синий взгляд, до колик в печени.

  – Твоя взяла, – усмехнулся он в ответ. – Претензий от него не будет?

  – Он не знает о Серафиме и не узнает.

  – Отлично. – А что оставалось? Ничего отличного, с натяжкой хорошего, просто нормального, даже терпимого не было. Ни в том, что узнал Дамир, ни в том, что не узнал. Хотелось выть, курить, взорвать планету к шайтанам, разнести до пыли, молекул, атомов.

  Он вышел на лоджию, схватил валяющуюся пачку сигарет, вытряхнул одну, прикурил, выпустил дым в потолок, резко открыл фрамугу – дым пойдёт в квартиру, там Серафима. Его ребёнок не станет дышать отравой.

  Ледяной ветер ударил в лицо, грудь, прошиб морозом вперемешку с дождём и запахом моря, вечной влажности, соли. Хренов кривоногий ублюдок, хренова стажировка, хренов мир, устроенный через задницу Иблиса*.

  Дамир разбил костяшки в кровь о белую стену, ударив несколько раз со всей мочи, не замечая боли. Смотрел на кровь и не ощущал ссадин. Боль в грудной клетке была отчаянно сильнее, острее, как раскалённым железом по свежей ране.

  Хотел узнать правду – узнал. Живи с этим.

  Эля жила. Справлялась. Как могла. Как получалось. Справедливости нет. Есть задница Иблиса. И острое желание отправить туда весь мир.

Дамир открыл дверь, столкнувшись с Элей. Она стояла у окна, обхватывая себя руками, перепуганно глядя васильковыми глазищами. Чувственный рот, зовущий, требующий, приоткрылся на полувздохе. Дамир окинул взглядом женскую фигурку в коротких шортах, великоватых, державшихся лишь на тазовых косточках, приоткрывавших впалый живот и аккуратный пупок. Стройные длинные ноги и налитую, упругую грудь, существующую будто отдельно от торчащих ключиц. Или грудь должна быть малюсенькой, как у семиклассницы, или ключицы скрыты женской мягкостью.

  Невообразимая, недостижимая, притягательная, обещающая…

  Она первой сделала шаг к Дамиру, совсем крошечный, но этого хватило, чтобы он подхватил, прижал к себе стройное женское тело, вдохнул запах оглушающей полынной горечи, разнотравья Поволжья, мать-и-мачехи, пижмы, тысячелистника.

  Руки пробрались под майку, ощутили горячую кожу спины, пробежались по выемке позвоночника, скользнули под шорты, сдавили упругие ягодицы.

  – Эля, – не то спрашивал, не то уговаривал он. Или утверждал. Потерялся в оглушающем желании, сердцебиении, жгучей, отравляющей страсти. Женском прерывистом, влажном дыхании.

  Оглох. Одно прикосновение к губам, тем самым, вкус которых не забудет ни на этом свете, ни на том, лишило последних крупиц разума, ещё бившихся, стонущих в агонии, хрипло кричавших: «Остановись!» «Не так же, не так!».

  Не остановился. Несколько бесконечно долгих шагов к дивану, одним движением – разобрал, выдвинутый матрас упруго покачнулся и застыл. Выхватил декоративную подушку, отбросил в угол. Опустил Элю, накрывая собственным телом, чтобы ближе вдыхать, чувствовать, впитывать, слизывать, умирать, возрождаться, снова умирать. Неоднократно, бесконечно, навсегда.

  Для пяти мужчин в прошлом Эля была зажатой, неумелой, неуверенной, всё это оставалось где-то на периферии сознания, отбросилось на потом. Здесь и сейчас он дурел от запаха, вкуса, соблазна в концентрированном виде, всего того, что воплощала Эля.

  Его Эля. Невозможная, абсурдная, безумная. Синеглазая. Отчаянно льнувшая. Отдающаяся, как в последний раз. Или в первый.

  Вспышкой мелькнула мысль о предохранении, но остановить себя, подумать, Дамир уже не мог. Паникующей птицей билась мысль: слишком скоро, несвоевременно, рано. Но он не мог остановиться, как тонувший не может остановиться, почуяв кислород в лёгких. Заглатывал, лакал, сходил с ума, сводил, обезумел. Оргазм накрыл настолько оглушительной волной, что какое-то время ему казалось – он умер. Его нет. Разлетелся на триллионы частиц, растворился в воздухе до срока, и памяти о нём не осталось, будто не было его на земле. И самой Земли не было.

  – Испугал? – приходя в себя, прошептал Дамир, всё ещё не выпуская Элю из-под себя. Он упирался одной рукой в диван, второй обхватывал тонкую талию, скользя рукой по ягодицам и между.

  – Немного, – честность ему понравилась, он улыбнулся. Почти засмеялся. Счастливо.

  – В следующий раз буду осторожней.

  – Будет следующий раз? – ты посмотри на эту коварную, соблазнительную улыбку и васильковый всплеск. Флиртует?

  – Раньше, чем ты можешь представить, – он качнул бёдрами, подмигнул удивлённой синеглазой и впился в губы умопомрачительным поцелуем.

  – Раньше, чем ты можешь представить, – он качнул бёдрами, подмигнул удивлённой синеглазой и впился в губы умопомрачительным поцелуем.

  Ночью Эля ускользнула к себе, ссылаясь на то, что Серафима испугается, не найдя маму рядом. Безумно не хотелось выпускать из рук зацелованную им женщину, но пришлось. Малышка действительно могла испугаться. Перед тем, как провалиться в сон, Дамир закрыл входную дверь на ключ, спрятав последний в тумбочке, в своей спальне. Так надёжней… Он не мог рисковать. Не мог потерять Элю ещё раз. Тем более, он не мог потерять Серафиму.

  Проснулся от шума на кухне, подорвался, просыпаясь на ходу. Морок слетел мгновенно, раньше, чем щёлкнул выключателем и понял – в углу, свернувшись в неестественной позе, сидит Эля и оглушающе кашляет, изо всех сил закрывая рот ладонями. Слёзы текли по покрасневшему лицу, казалось, ещё немного, и бронхи выскочат наружу, прямо на зону со светлым мраморным полом.

  – Эля? – он подскочил почти мгновенно, ловя ужас и отчаяние в васильковом взгляде. – Эля?

  – Я… не… – оглушающий кашель не дал договорить, она упала на четвереньки, потом присела, схватила себя за горло. – Не… не заразная! – крикнула Эля, получился скрипучий, режущий слух звук. – Не… не… кок… люш.

  – Не коклюш? – ничего не понимал Дамир.

  – Нет туберкулёза, – выдохнула девушка. – Я не заразная.

  – Это последнее, что меня сейчас интересует, – рыкнул Дамир, легко поднимая Элю. Какая же она лёгкая, почти невесомая, прозрачная, особенно сейчас.