Лиса в курятнике - Екатерина Лесина

И предлагали ни много ни мало пятьдесят тысяч золотом. В любой банк, на выбор Соломона Вихстаховича, на счет анонимный либо же наличными, коль ему так спокойнее. И сумма была приличною, да только тем и смутила.

И еще чутье, позволившее уцелеть в погромах и в целом преуспеть, подсказывало, что связываться с оными людьми выйдет себе дороже.

Нет, Соломон Вихстахович, может, и трусоват, но зато дожил до седых волос.

Детей вот вырастил.

И на внуков посмотреть собирается.

— А потому, Софочка, поспешай… думаю, вам с девочками самое время на воды отправиться. На Лазурном Берегу, конечно, дороговато… но приглядеться, домик снять, а там оно и видно будет.

Он вытер испарину.

— Нынешний продавать станем? — уточнил Додик.

— Пока погодим.

Денег хватит на безбедную жизнь, даже если вовсе больше делом не заниматься, и на приданое дочерям Соломон Вихстахович отложил, и на иные надобности. Нет, бедность им не грозит, тем паче что Софочка к состоянию относилась прерачительно.

— Тогда… если я в Сорбонну попробую? — Додика волновал прежде всего вопрос учебы, ибо себя продолжателем отцовского дела он не видел, а Соломон Вихстахович, понимая сына, не неволил его. — По деньгам оно не сильно дороже выйдет…

Софочка тихо вышла, оставив мужчин обсуждать пренеприятные нынешние дела. Ей предстояло объявить об отъезде девочкам. И сделать это следовало так, чтобы не ввести их в волнение. У Розочки поклонник образовался, девочка вполне заупрямиться способна, младшенькие-то обрадуются, а ей…

С другой стороны, воды.

Заграница.

И отъезд ненадолго… сперва ненадолго, а там оно видно будет.

Вечером Соломон Вихстахович, плеснувши коньяку, который потреблял исключительно по особым случаям, перелистывал бумаги. Одни отправлялись в стол, другие — в огонь, благо камин горел ровно, третьи уходили в папку, которую он вознамеревался забрать с собой. По-хорошему и их следовало бы сжечь, но…

Пригодятся. Как бы оно дальше ни повернулось, а все одно пригодятся.

Разобравшись с делами текущими, благо во всех был порядок, Соломон Вихстахович подвинул к себе лист. Подумал… ах, до чего нехорошо с Лизаветушкой вышло. И пусть договор свой он исполнил, да и ныне перевел ей остаток денег, однако…

Предупредит.

А дальше пусть сама думает, оставаться ей или тоже куда уехать.

Если вдруг захочет продолжить, то управляющему Соломон Вихстахович четкие инструкции оставил, не обидят.

Лизавета маялась мигренью.

Напасть эта, весьма приличная для девиц благородного сословия, прежде обходила ее стороной. А ныне… то ли волнения причиной были, то ли полуночные обсуждения, затянувшиеся до самого рассвета, то ли еще какая напасть случилась — тетушка баила, что мигрени приключаются при растущей луне, которая на корни волос влияние оказывает, — но голова болела изрядно.

Лизавета морщилась.

Терла виски и старалась сдержать мучительный вздох, тем паче что обе княжны выглядели пресвежо.

— Будешь? — шепотом поинтересовалась Одовецкая, сунув в руку фляжку. А Лизавета приняла, наклонилась и хлебнула, что было наверняка неразумно, но… от мяты полегчало.

Были там и иные травы, но…

— Погоди, сейчас подействует. — Одовецкая протянула фляжку и Таровицкой, которая тоже не стала отказываться. — Надобно еще продумать, в каком порядке выступать станем.

— Сперва ты… про медицину и все такое. После я… и Лизавета уже в конце с предложениями. Как вчера и собирались. Волнуешься?

Лизавета пожала плечами.

Волновалась. Немного.

Или много?

Все ж выступать перед высочайшим собранием — совсем иное, нежели перед сокурсниками, да и присутствие ее императорского величества несколько смущало. Но что делать? Как ни странно, но травы пошли на пользу. Боль не исчезла, скорее уж попритихла, позволяя Лизавете оглядеться. Надо же, а она и не заметила, когда все переменились столь чудесным образом.

Платье из темно-синего полотна доставили утром с настоятельною рекомендацией оное платье примерить. Было оно впору. Сидело преотлично. И широкий матросский воротник с белой полоской смотрелся вполне себе уместно, как и крупные квадратные пуговицы. К платью прилагались коротенькие перчатки и туфельки на устойчивом низком каблуке.

И только теперь Лизавета поняла, что синие платья с этими вот квадратными пуговицами достались всем. В них сидела и мрачная Залесская, которая привыкла выделяться, а ныне и броши не заколола, и Одовецкая, крутившая пуговичку с презадумчивым видом, и Таровицкая. Что характерно, на последней платье удивительным образом гляделось легкомысленным.

Лизавета моргнула.

Но девиц в синих нарядах меньше не стало. Воротнички, каблучки… когда сказано было, что Ламанова конкурсантками займется, Лизавета, честно, думала об ином, но… вот такое… они на институток похожи. И кажется, эта мысль пришла в голову не только ей.

— А… — Лизавета потерла висок. — Что происходит?

— Ничего. — Таровицкая ковыряла остывшую овсянку. — Просто кто-то решил, что выделяться надо не нарядами…

Принимали их в личных покоях ее императорского величества, в кабинете императрицы, комнате преогромной, на четыре окна, три из которых выходили на дворцовую площадь. Стены и мягкая мебель здесь были крыты светло-голубой дама с белыми узорами, отчего комната казалась еще более светлой и просторной. Задняя часть ее имела полукруглую форму, равно как и огромный диван, вытянувшийся вдоль нее. На диване и устроилась императрица, казавшаяся еще более хрупкой, чем при первой встрече. Окруженная фрейлинами и придворными дамами, она удивительным образом умудрялась не потеряться в пестрой толпе их. И смотрела, казалось, прямо в душу… то есть казалось так наверняка не одной Лизавете, потому как кто-то рядышком вздохнул, кто-то ойкнул, но чувств лишаться не стал, что было весьма благоразумно.

— Присаживайтесь, девушки, — императрица указала на стулья и стульчики, креслица и табуретки, обтянутые все той же тканью, расставленные вольно, — и чувствуйте себя свободно… в конце концов, мы с вами делаем одно дело. Заботимся о нашем народе.

— Как же, — прошептал кто-то за Лизаветиной спиной. — Заботится она… только и думает, как извести.

Лизавета обернулась, но… девицы показались вдруг ей совершенно одинаковыми. Блондинки ли, брюнетки ли, худые или полнотелые… бледные, румяные… разные, но все одно одинаковые.

— Не стой! — Таровицкая потянула ее за собой. — Идем… и бояться нечего. Батюшка говорил, что императрица справедлива, а мы ничего дурного не делали…

Оно-то так, но…

Неспокойно как-то, и вовсе не из-за доклада, к которому Лизавета подобрала с дюжину снимков, однако теперь маялась, стоит ли показывать их. А если и стоит, то сыщется ли экран подходящий? Или же… у нее сил немного, но простую иллюзию на поверхности растянуть хватит. Если, конечно, не сильно тянуть…