Лукреция Борджиа. Три свадьбы, одна любовь - Сара Дюнан

– Мальчик! Герцогиня носит мальчика! Я вижу его, госпожа, он плавает в ваших водах.

– Верьте ей, – крикнул кто-то еще. – Она приняла сотни младенцев и никогда не ошибалась.

Люди одобрительно загудели, и ребенок внутри нее зашевелился, будто в ответ на слова старухи.

Замок Сполето нависал над городом, как орел в своем гнезде, а чуть ниже огромный виадук напоминал о великом прошлом этих мест. Едва они очутились внутри крепости, ворота за ними закрылись на тяжелый засов. Лукреции помогли слезть с лошади, и она почувствовала, как бешено стучит сердце у нее в груди. Она не питала никаких иллюзий по поводу той золотой клетки, в которую заключил ее отец. Дочь папы, призванная управлять городом, не может стать женой-беглянкой и воссоединиться со своим мужем в изгнании. Но Альфонсо был в безопасности, а сама она как раз находилась на той стадии беременности, когда многие здоровые молодые женщины обнаруживают, что полны энергии и чувствуют себя отлично. Пусть Сполето станет ей и тюрьмой, и наградой, настроение у нее было приподнятое, и ей не терпелось взяться за дело.

Еще не успели распаковать все вещи и открыть окна и двери, чтобы проветрить душные помещения, а Лукреция уже поприветствовала городских сановников и приступила к разбору прошений и жалоб. Она отлично справится. Она ведь Борджиа.

Папа планировал, ни много ни мало, сделать его королем Италии.

Жан Луцио Каттанео, посол Мантуи. 1499 г.

Рука лучника дрожала, натягивая тетиву. Стрела с громким свистом вылетела, ударилась в левое ухо статуи коня, и оно разлетелось вдребезги. Этот выстрел приветствовали одобрительными криками, а вот следующий сопровождали лишь насмешки – по другому уху стрелок промахнулся. Полетела еще дюжина стрел, врезаясь в шею и бок животного, во все стороны посыпались осколки глины.

– Сфорца! Сфорца! – нараспев скандировали лучники, вновь и вновь прикладывая к лукам стрелы, пока воздух не потемнел от глиняной пыли.

– Бедный старина да Винчи. Людовико следовало поручить ему разработку нового оружия, а не лепку статуй. – Чезаре стоял у окна во дворце Сфорца и наблюдал за расправой. Вскоре у коня оторвался хвост. – Посмотри на них. Даже пьяные они стреляют лучше большинства итальянцев. Что ж, надо было отдать им что-то на растерзание.

Внизу под постаментом бегали, пригнув головы и уклоняясь от падающих обломков, слуги и собирали стрелы, чтобы вернуть их лучникам. Чезаре высунулся из окна и крикнул что-то по-французски. Капитан крикнул что-то в ответ. Три месяца в дороге, и когда армия, наконец, достигла Милана, страстно желая начать сражение, оказалось, что ворота открыты и войска могут беспрепятственно войти в город, а Людовико Сфорца сбежал, поджав хвост и прихватив с собой все ценное.

В голову статуи вонзилась серия точно пущенных стрел, и под одобрительные возгласы ноздри животного раскололись и осыпались. Несколько лучников подняли руки, отсалютовав в сторону окна: Чезаре теперь тоже стал любимцем солдат, не меньше, чем король.

Он отвернулся от окна. Его темный силуэт зловеще выделялся на фоне серого миланского неба. Виной тому была не только игра света. Чезаре Борджиа, герцог Валентино, теперь одевался целиком в черное: черная шляпа украшена черными перьями, черный плащ, черные штаны и черный камзол с рукавами, лишь слегка расшитыми серебряной шелковой нитью. Покинув Италию в ярких одеждах, он вернулся темным, как дьявол. И ему шел этот цвет.

– Что ж, господа, – сказал он, поворачиваясь к присутствующим в комнате. – Мы договорились?

Над столом раздалось одобрительное перешептывание. В комнате сидело четверо, их сильно обветренные лица странно смотрелись над мягким бархатом придворных одежд. Все они были военными, кондотьеры с армией наемников в своем распоряжении. В мирное время он не сел бы играть с ними в карты, не имея в рукаве запасного туза, но когда дело касалось войны, они верно служили тому, кто больше платит. А сейчас никто не мог предложить им больше, чем Чезаре Борджиа. Он тщательно выбирал их. Вителоццо Вителли был в какой-то степени экспертом в артиллерии. Рядом с ним сидел Оливеретти да Фермо, жадный до денег головорез, который, впрочем, с работой справлялся отлично, а по другую сторону стола расположились двое братьев Орсини, Паоло и Франческо. Он с радостью вздернул бы их на виселице вместо того, чтобы нанимать, но у них имелась небольшая армия, и пока он не созреет для мести, не лишним будет воспользоваться их услугами. А пока его отец восседает на папском троне, они счастливы лизать ему руки и слушаться его команд.

– У тебя есть вопрос, Вителли?

– Сколько людей ты пошлешь вслед за нами на поле боя?

– Сколько людей? – улыбаясь, переспросил Чезаре. Он знал, что их интересует именно это. Король триумфально въехал в Милан бок о бок с герцогом Валентино, и с тех пор они постоянно появлялись на людях вместе, просто не разлей вода: на охоте, пирах и приемах. Ни у кого не возникало сомнений в том, что сейчас именно они, и никто другой, вершат историю Италии. Чего стоит хотя бы их манера общаться: головы низко склонены друг к другу, перешептываются, посмеиваются, ведут себя скорее как братья, чем как «дорогие кузены».

– Будет две тысячи французских кавалеристов, триста человек французских копьеносцев, двадцать семь пушек и четыре тысячи швейцарских и гасконских пехотинцев. – Он замолчал, давая им возможность прикинуть цифры в уме. – А вместе с войсками, которые пришлет папа римский из рядов своей папской гвардии, и вашими людьми наши силы будут насчитывать не меньше десяти тысяч человек.

Кто-то тихонько присвистнул. Повисла тишина. Сын папы только что стал предводителем самой большой армии, какая только ступала на итальянские земли. Чезаре взглянул на Микелетто – тот стоял у стола подобно огромному уродливому бульдогу. Затем вытащил из камзола какую-то бумагу и развернул ее перед ними на столе.

– А это, господа, маршрут нашей кампании.

* * *

Эмилиева дорога. Она выделялась даже на карте, эта дорога, построенная еще древними римлянами. Начиналась она на севере в Пьяченце и тянулась прямо, как стрела, на юго-восток через Парму и Болонью, вдоль восточного склона Апеннин, а затем до самого побережья Адриатического моря в Римини. Никто не знал, когда именно ее построили, но уж точно еще до рождения Христа. Зато было доподлинно известно, что реконструировали ее при Августе и Тиберии, так как на всем ее протяжении встречались датированные мильные камни и стоял ряд прекрасных мостов: широкие аркообразные сооружения, истертые и покрытые выбоинами от прошедших по ним за минувшие века людей, коней и повозок. Большую часть тех, кто шагал по ним сейчас, нисколько не заботила история древних (как там звали генерала, который прежде уже пересекал Рубикон?). Нет, они были слишком заняты тем, чтобы выживать.

Поэты, трудившиеся без устали над своими творениями, сравнивали эту изящную артерию на теле Италии с ниткой жемчуга, лежащей на столе зеленого бархата. Уместное сравнение: тянувшиеся вдоль дороги бесчисленные города-государства были нанизаны на нее, словно жемчужины, – и каждый достаточно богат, чтобы иметь свою собственную правящую семью, жадную, вздорную и желающую лишь набить карманы за счет тех, кем они управляют. Зеленый бархат тоже выбран неспроста: дорога уверенно идет к морю через одну из самых плодородных равнин страны. Говорят, стоит кинуть на землю Романьи горсть семян, и в течение года у вас будет в достатке хлеба, фруктов, овощей и масла, чтобы накормить целую армию.