От Русско-турецкой до Мировой войны. Воспоминания о службе. 1868-1918 - Эдуард Экк

– Знаю, что хорошие, да ведь если таких принять, так потом уж забастовки не устроишь.

Тогда я попросил директора дороги князя Н. Н. Енгалычева, и унтер-офицеры были немедленно приняты.

Но самое трудное было поместить в богадельни или приюты увечных воинов, совершенно к труду неспособных, составлявших, казалось бы, обузу для семей. На деле же оказывалось, что семьи, понуждая их жить подаянием, ни за что не хотели их отпускать, видя в них отличных кормильцев. Так, например, Калужское дворянство построило в память кончины великого князя Сергея Александровича[236] Сергиевский скит и предоставило в мое распоряжение десять мест для инвалидов, не могущих жить без посторонней помощи. Принятые в скит жили на полном иждивении Калужского дворянства и, кроме того, продолжали получать пенсию и все виды пособий от казны, от Александровского комитета о раненых и от Алексеевского комитета. Объявляя об этом через гражданских властей и уездных воинских начальников, я думал, что от просьб не будет отбою, но самом же деле откликнулся лишь один слепой на оба глаза, совершенно одинокий, который просил принять его в скит и прислать кого-нибудь за ним, так как он один не в состоянии приехать.

Рядом с обществом Повсеместной помощи солдатам, пострадавшим на войне, и их семьям в Москве, состояло еще общество Братской помощи, каждый член которого брал на свое попечение одного или нескольких увечных воинов, обязуясь их поддерживать или путем выдачи ежемесячного денежного пособия, или путем отпуска продовольствия натурою, или предоставлением помещения для жилья. Этот вид помощи увечным воинам встретил большое сочувствие в обществе, и число поддерживаемых таким путем было весьма значительно.

Но и при этом виде помощи часто проскальзывал своеобразный взгляд на значение самой помощи. Многие, вероятно, помнят подвиг рядового Чембарского полка Рябова, замученного японцами за отказ выдать им необходимые сведения о нашем расположении и о наших силах. Вдова покойного была щедро награждена государем императором, кроме того, было собрано частных пожертвований на его семью до 12 000 рублей. Когда вдова Рябова узнала о последнем, сейчас же выгнала родителей из дому, объявив, что эти пожертвования ей с детьми, а на себя они должны собрать сами. Старик приехал в Москву и обратился за содействием к покойной М. Э. Ферсман, с самого начала взявшей их на свое попечение. Она была глубоко возмущена бессердечием вдовы и рассказала многим об ее поступке. Та по-своему оказалась права, потому что в первые же три дня по прибытии старика Рябова в Москву в его пользу было собрано свыше 800 рублей и пожертвования продолжали поступать.

Наблюдалось и другое явление, заслуживающее внимания. Как бы ни были тяжки ранения или увечья, они не мешали размножению их семей. Сколько к нам поступало прошений, в которых просители, излагая в чем состоят их ранения или увечья, делающие их или совсем неспособными к физическому труду, или малоспособными, неизменно добавляли, а у меня малолетних детей… причем цифра пять и выше очень обыкновенны, а по возрасту детей, удостоверенному сельскими властями, выходило, что по возвращении с войны дети у них рождались еще исправнее, чем до войны. Так один писал: «Я, Александров, унтер-офицер такого-то полка, тяжко ранен в ногу, и у меня оторвана правая рука со всем плечом; к труду неспособен, не могу прокормить себя, жену и пятерых детей. А ведь жить полагается, Ваше превосходительство, а потому прошу и так далее…» и по возрасту детей выходило, что к концу 1908 года у него после войны родились трое детей. Московский отдел смог быстро выяснить и исхлопотать положенную пенсию от казны, ежегодное пособие от Александровского комитета о раненых, постоянное пособие на детей из Алексеевского комитета и ежемесячное пособие из средств отдела.

Но такое решение было возможно после войны 1904–1905 годов, когда число тяжело раненных и увечных было относительно не так велико и могло исчисляться десятками, скажем даже сотней тысяч, а что можно будет сделать, когда придется призреть всех раненых и увечных воинов, к труду неспособных, которых после Великой войны 1914–1917 годов и междоусобной войны окажется не один миллион, да еще в придачу к ним их семьи и семьи всех убитых в боях или умерших от ран и семьи всех офицеров и солдат, расстрелянных или убитых большевиками. Ведь призрение военнослужащих, пострадавших на войне, и их семей составляет одну из первейших обязанностей государства, от которой оно не может уклониться.

Летом 1908 года прибыл в Москву новый командующий войсками генерал от кавалерии Плеве.

Поначалу он, по-видимому, остался всем доволен. На смотрах и парадах неоднократно отмечал прекрасную выправку гренадер, а по окончании подвижного сбора и большого двухстороннего маневра выразил руководителям и начальникам сторон, генерал-лейтенанту Эверту и мне, свое полное удовлетворение за удачное руководство подвижными сборами и за командование сторонами на двухстороннем маневре.

27 июня 1908 года была торжественно отпразднована двухсотлетняя годовщина Полтавской победы. Главное торжество в высочайшем присутствии состоялось в Полтаве на самом поле сражения. На торжество в Полтаву были командированы: из Красного Села Петровская бригада в полном составе, от Гренадерского корпуса по роте от полков 5-го гренадерского Киевского[237] Ее Императорского Высочества великой княгини Елизаветы Федоровны[238] и 9-го гренадерского Сибирского,[239] по эскадрону от 1-го лейб-драгунского Московского императора Александра III[240] и 1-го уланского Петербургского полков. От всех остальных гренадерских полков – депутации, каждая в составе командира полка, одного обер-офицера и семи гренадер. По распоряжению Главного штаба, в видах якобы экономии, было постановлено не командировать на торжество в Полтаву прямых начальников вызванных частей выше командира полка.