Московское царство и Запад. Исторические очерки - Сергей Каштанов

Особое место в зарубежной историографии занимает концепция Джерома Блюма и Хораса В. Дьюи. Д. Блюм (1957, 1967 гг.) вслед за Б.Д. Грековым признает, что оседание дружинников на землю знаменовало начало процесса закрепощения крестьян. Блюм говорит об общих чертах в положении западного и русского крепостного. В отличие от большинства других авторов, считающих, что рост самодержавия свел к нулю политическое значение землевладельцев, Блюм указывает, что, несмотря на рост самодержавной власти, растет и политическая сила дворянства. Князья дают податные и судебные привилегии иммунитета, и к концу XIV в. эти привилегии начинают рассматриваться как традиционные права землевладельцев[1045]. Точно так же и X. Дьюи (1964 г.) характеризует иммунитет как источник привилегий[1046]. Оба автора в целом следуют концепции С. Б. Веселовского, связывая источник власти землевладельца с княжеским пожалованием и считая, что политическая власть дворянства по мере закрепощения крестьян не ослабевала, а усиливалась.

В зарубежной историографии середины XX в. вполне уверенно заявляла о себе и другая, можно сказать, противоположная система взглядов на проблему феодализма в России. Эта система взглядов имеет глубокие корни в прошлом. Она восходит к идеям славянофилов и Π. Н. Милюкова. Представителями этой теории в рассматриваемый период были В. Б. Ельяшевич (1948, 1951 гг.), П.Е. Ковалевский (1948 г.), Лотарь Шульц (1951 г.) и Вильгельм Шульц (1962 г.).

В. Б. Ельяшевич, подобно К. С. Аксакову, отрицал наличие в России феодальной собственности на землю, иммунитета и т. д.[1047] П.Е. Ковалевский утверждал, что русские средневековые порядки не имели ничего общего с феодализмом: если западный виллан был порабощен, то русский крестьянин оставался свободен и был обязан тяглом только государству; в России отсутствовала классовая борьба[1048].

Лотарь Шульц считал необоснованным представление о существовании феодализма в России. С его точки зрения, народ и князья оставались в состоянии духовного единства, чему способствовало монголо-татарское угнетение: общее чувство ненависти к поработителям не давало развиться классовому антагонизму[1049].

Вильгельм Шульц рассматривал земельного собственника не как промежуточную власть между феодально-зависимым населением и князем, а как своего рода кормленщика, агента князя. Причем, это касалось не только светских, но и духовных землевладельцев[1050].

Таким образом, развитие зарубежной историографии русского феодализма с середины XIX до середины XX в. прошло несколько стадий – от полного отрицания его наличия (XIX в.) до почти полного признания (первая треть XX в.) и последующего нового отрицания и частичного признания с различением и без различения «экономического» и «политического» феодализма (конец 30-х – начало 60-х годов XX в.). В середине XX в. зарубежная историография не выступала «единым фронтом» по данному вопросу В ней различаются три направления: 1) отрицающее факт существования русского феодализма; 2) признающее наличие в России либо «экономического» феодализма («serfdom») без элементов «политического», либо наоборот, элементов «политического» феодализма при отсутствии «экономического»; 3) признающее факт существования русского феодализма в духе концепции С. Б. Веселовского.

S. 353.

Поставленная тема раскрывается нами в двух планах: обзорно-аналитическом и синтетическом. В первом разделе обозрение ведется по традиционной методике. Указываются факты введения в научный оборот и публикации новых источников, рассматриваются проблемы источниковедения и освещение вопросов истории по темам – от частного к общему. Во втором разделе выделено пять главных тем социальной истории и сделана попытка синтезировать основные тенденции их изучения во французской литературе 1960–1964 гг. К сожалению, нам не удалось избежать некоторых повторов одних и тех же сюжетов в двух частях.

Развитие французской русистики в XVIII–XX вв. (до 1959 г.) получило схематичное освещение в информационной статье Р. Порталя, где больше говорится об организационных формах изучения истории России и о научных кадрах, чем об идеях и концепциях, выработанных французской историографией[1051]. Однако автор вполне определенно выделил новый период в изучении истории России во Франции, связанный с довольно широким обращением молодых французских историков к русской проблематике.

Усилившийся интерес французской историографии к истории России и рост национальных кадров историков русистов привели к созданию в 1959 г. специального органа, посвященного СССР и его истории – «Cahiers du monde russe et sovietique» (далее – CMRS). В этом ежеквартальнике[1052] стали систематически печататься исследования, библиографические и архивоведческие обзоры, а также отдельные источники по истории России и СССР Довольно много статей, касающихся истории феодальной России, издается в ежеквартальнике «Revue d’histoire moderne et contemporaine»[1053] (далее – RHMC) и в «Revue des etudes slaves» (далее – RES). Гораздо меньше внимания русской истории уделяют «Revue histo-rique» (далее – RH) и провинциальные исторические издания.

В первой половине 60-х годов было опубликовано всего несколько новых источников, относящихся к истории России XVIII – начала XIX в. Почти все они – из турецких архивов: письмо турецкого великого визиря правителю Ширвана и Южного Дагестана Хаджи-Дауд-хану от 27 февраля 1723 г., проливающее новый свет на русско-турецкие отношения в период похода русских войск на Кавказ[1054]; 6 писем имама (шейха) Мансура, предводителя кавказских горцев во время «священной войны» 1785–1791 гг. (в переводе на французский язык)[1055]; депеша адмирала П.В. Чичагова от 11 (23) октября 1812 г. русскому генеральному консулу в Валахии Л. Г. Кирико[1056]. По мнению издателя последнего документа, он почти ничего не прибавляет к известным материалам о кампании 1812 г.