Письма к Вере - Владимир Набоков

Моя любовь, утром вчера, конечно, был в музее, где геспериды засасывают меня (вообще, это обаяние бабочек – какая-то блаженная бархатная бездна), завтракал дома и после завтрака написал три, – нет, четыре письма, – нет, даже пять: к Винаверу, Елизавете Гилль (с мольбой о переводческой работе), ответ полковнику Гарсию (пригласившему меня завтра к чаю), два слова Флоре (просившей меня ее известить, когда Гарсиа откликнется), Лиям и Чернавиной, – от которой через десять минут после ухода моего письма получил приглашение (и предложение небольшой работы – перевод), – буду у нее завтра. К четырем отправился к Шкловской, при мне написавшей письмо некоей Левицкой (бывшей пассии Милюкова), которая, по уверению Зин. Дав., охотно предоставит апартаменты для вечера английского чтения – платного, разумеется. Оттуда пошел к Саблиным, – она с сильным насморком, в синих очках, в коричневом платке, у нее живет в мое замещение Владимир Кирилл. В семь часов обедал и поехал с Гаскеллем в театр, – шекспировское представление на вольном воздухе, «Much ado about nothing» – во всех смыслах. Представь себе уголок парка (Regent Park), ряды стульев, зеленых, садовых (которые обычно сдаются черными старушками) в задних рядах и зеленых, палубных в первых. Тут же выдаются пледы, – я надел две фуфайки, хозяйский overcoat и берет. Сцена – свежепобритый газон в окружении деревьев и цветущих кустов, у «рампы» ряд холмиков из скошенной травы, остроумно скрывающих микрофоны. «Блестящая», хоть несколько закутанная публика, – великолепные актеры. Погода была идеальная, долго держался день, все время, пока укладывались деревья спать, вместе с ветром и птицами были слышны дрозды, потом голуби, и ход этого естественного вечернего действия не совпадал вовсе с ходом театральным, – так что небо и парк играли одно, а люди другое, – а потом, когда наступила ночь, небо стало совсем лиловым, а освещенные деревья ядовито-зелеными и совсем похожими на плоские, условно вырезанные декорации. Летало много ночных бабочек, а рядом с нами сидел симпатичный, но архибездарный автор «Магнолия-стрит». Нашел твое письмецо, мое счастье, по возвращении домой. 1) Да, – le grand-duc et le duc moyen, 2) crottin, 3) «дождь зарядил», – любое, 4) перевести дословно, насчет твердого знака, и снабдить примечанием. Вот. Сегодня утром иду с Гаскелль в Zoo, завтракаю у Веры Геллер, чай пью у Евы, обедаю у Гринберга. Сейчас позовут к брекфасту, – все это в халатах, к счастью. Душенька моя, люблю тебя, целую тебя, скоро вернусь, готовься, пожалуйста, к отъезду в горы.

МИТЕНЬКА МОЙ, УШКИ МОИ, РАДОСТЬ МОЯ!

Лондон, Хорнтон-стрит, 22 – Париж, рю Буало, 59

8.45 утра

5—VI —39

Любовь моя разноцветная, гесперида моя, mihi, утром вчера поехали с милейшим Арнольдом (очень с лица похожим на кенгуру, что замечательно, ибо он бредит Австралией) и его младшим сыном (похожим на Mus disneyi) в Zoo. Изумительное зеленое место – и единственный зоопарк, где у зверей вид если не развеселый, то по крайней мере не удрученный. Конечно, долго любовались giant Baby Panda (открытую миссионером Давидом в 1867 году в китайских горах). Это дымчато-серое, с белыми подпалинами и большим черным пятном на каждом глазу, большеголовое, мягкое, как игрушка, животное ростом с медведя – и вообще похожее на медведя. Очень был также интересен господин – старик типа художника-натуралиста, с бородкой и загорелой лысиной, который каждое утро забавляется с волками, т. е. входит к ним в клетку – валяет их, ложится на них, под ними, поперек них, целует их в зубы, тянет за хвост – а они думают о другом. Хорош был и островок в бассейне, совершенно как бы не защищенный, поросший цветами и кишащий разными ядовитыми змеями. Завтракал у Веры Геллер, от нее пошел к Еве. Очень забавный у нее сын (занимал меня взрослым разговором). И там и тут обсуждался вопрос моего положения. В пять ушел, оставя Еве еще копию письма (достал новые подписи за эти дни), которое она хочет направить лицу, которого мне не назвала. Так как было еще рано плыть к Савелию, я посидел в Гайд-парке, жаркое солнце, блеск радиаторов в зелени. Савелий был очень трогателен. Там были его родители – отец нашел во мне коллегу в смысле визных и паспортных приключений. Дома был к двенадцати. Тут маленький пропуск: не успел кончить письмо до брекфаста, а до завтрака нужно успеть в банк и к Collins’y. Пюсле чего завтракаю у Чернавиной, чай пью с полковником, в шесть у Otto (party в мою честь), вечером – кино с Гаскеллями. С деньгами обстоит пока неважно. Кроме 5 ф. от Pares, я получил еще 10 ф. через Еву. Кроме того, правда, Гринберг предложил мне (не лично, а через его богатую фирму) обеспечить нам существование на первое время с начала октября здесь. Он еще точно не знает на сколько – месяц или дольше, должен мне позвонить. Во всяком случае, я думаю, тебе непременно нужно пойти к Татищеву для твоего паспорта (позвони для верности прежде всего Родзянке); я же, как только вернусь, подам в англ. коне, прошение на месячную нам визу в октябре. Чтобы докончить это письмо, присел на край какого-то монумента (Kensington Regiment something), и писать не очень удобно, хотя перо ведет себя идеально. Я думаю, моя жизнь, что теперь мы можем спокойно пуститься в Савойю 17-го. Ради Бога, устройся так. Очень жарко, и очень, очень, очень обожаю тебя.

МИТЕНЬКА МОЙ, ЧТО ЖЕ ТЫ НЕ ПИШЕШЬ? ЛЮБЛЮ ТЕБЯ.

Лондон, Хорнтон-стрит, 22 – Париж, рю Буало, 59

6 —VI —39

8.30 утра

Моя любовь, вчерашний разговор с Collins был наиприятнейший. Dze book is as good as сольд. Меня принял сначала Milton Waldman, затем присоединился сам Collins. Задавали всевозможные вопросы, напомнившие мне несостоявшееся interview в Leeds. Им было важно знать, есть ли у меня еще книги dans le ventre, буду ли писать в Англии и т. д. Сегодня утром несу туда «La Course du Fou», которая их тоже очень заинтересовала: Waldman уже окрестил ее «The Fool’s Mate» (овечий мат – в три хода, но одновременно и каламбур, – и каламбурный, кроме того, «перевод» слова «fou», – очень забавно). Конкретно разговор о «Севастьяне» кончился на том, что через несколько дней они will make up their minds – а я свой. Было маленькое изменение в программе, т. е. Чернавина перенеслась на другой день – так что следующий мой визит был в Army and Navy Club, к полк. Гарсия. Мы сидели с ним в биллиярдной, он пил чай, я виски. Сделать он ничего не может насчет Staff College, – хотя бы потому, что, по его словам, официального преподавания русского ни в одном из трех военных училищ не существует. Но человек симпатичный. Засим, моя душенька, поехал я к Otto, – у него было много народу, – например, Lovât Dickson, я старался искриться. Книжка у Macmillan’a. Будберг меня в свое время просила не говорить Otto, что я другой экземпляр дал Полицеру (CollinsoBy представителю), но Otto знает. Если в течение двух недель Collins мне сделает то конкретное предложение, которое намечается, a Mac-millan (который вообще хуже, чем Collins) откажется, то книгу у Otto заберу. Однако сейчас положение из-за «двойной игры» (правда, я сам себе агент в переговорах с Коллинс – так что не так уж грешу против Otto) чуть-чуть мыльное.