Мактуб. Принц Анмара - Лана Мейер

И три недели в госпитале стали для меня настоящим адом. Я готов был покинуть стены больницы сразу после перевода из реанимации в обычную палату, но генерал Башар выставил охрану у дверей, безапелляционно уведомив, что пока все соучастники Кадера и Видада не окажутся в тюрьме, мне, как основному свидетелю, безопаснее находиться под круглосуточным надзором военных. Физически мне становилось лучше, молодой организм быстро восстанавливался под наблюдением лучших медиков страны, чего нельзя сказать о внутреннем состоянии. Я снова чувствовал себя загнанным в клетку, и никакие обещанные генералом государственные награды не стирали этого ощущения. Любая связь с внешним миром — под запретом. Никаких сообщений и личных звонков. В качестве компенсации за моральные мучения меня ежедневно информировали о том, что происходит с моей семьей. И поступающие данные только усугубляли ситуацию.

О том, что вытворила Аида, мне сообщили только через неделю, видимо, предварительно взвесив все риски. Во время последнего нашего разговора она вела себя странно, но все равно у меня в голове не укладывалось, что тихая Аида пыталась отравить Лейлу, напала с ножом на Эйнин. Как она посмела? Я спас её однажды, защитил от позора, привел в свой дом, дал свое имя и жизнь, о которой она и мечтать не могла. Я содержал ее брата и его семью… Моя наблюдательность и внимательность к деталям в ситуации с Аидой дали сбой в силу самонадеянности и уверенности в ее абсолютной покорности. Я чувствовал себя хозяином положения, никогда не наблюдал за второй женой со свойственным мне пристрастием, хотя стоило. Особенно после того, как Аида опоила меня травяным отваром с неизвестным составом.

Моя неосторожность чуть не стоила Эрике и Лейле жизни. С тяжелым сердцем я вспоминал, как высмеял опасения Эйнин о том, что мои жены возненавидят ее. Так и вышло. Угроза затаилась не только за стенами дома, но и внутри, и меня не оказалось рядом, чтобы предотвратить трагедию. В тот же день, когда я узнал о выходке Аиды, мне по требованию предоставили доступ к записям с камер видеонаблюдения, и я воочию увидел, как разворачивались события. Моя Медина оказалась не из робкого числа, она не растерялась и в одиночку смогла не только постоять за себя, но и помочь Лейле. Но это я должен был сделать. Я. Бесшумно поднявшись по запасной лестнице, я уверенно ныряю в коридор на третьем этаже, направляясь стремительной походкой к комнате, где, обнимая подушку, спит моя измученная безызвестностью Эйнин. Я точно знаю, куда идти, потому что доступ от камер этого дома мне тоже предоставили. Дали попробовали поспорить со мной. Находясь в военном госпитале, под круглосуточной охраной, за чертой города, я был с Эйнин каждую минуту. Ее слезы и отчаяние разрывали мое сердце, хотелось выломать двери, разбить окна и вернуться к ней, но генерал Амин Башар был непреклонен, как скала, пока последний фигурант закрытого расследования не оказался в тюрьме.

Все мои ранения и ожоги ничто по сравнению с тем, что я испытывал, наблюдая за Эйнин несколько недель. Я видел всё. Как она улыбалась через силу, занимаясь Резой, Эмили и своим братом, на время отвлекаясь от мыслей, которые мучали ее бессонными ночами, как искреннее переживала за Лейлу, уговаривая ее остаться, хотя наверняка меньше всего хотела, чтобы она передумала. Я видел даже то, что она скрывала от своего отца, оставаясь в тишине своей спальни; как металась по кровати, сверля отсутствующим взглядом потолок, как, начиная задыхаться от недостатка кислорода, вскакивала и выбегала на балкон, а потом опускалась и сидела на полу, обхватив колени руками. Я видел, как Эйнин пробиралась в мою мастерскую, когда дом засыпал, и перебирала новые купленные ею кисти, тюбики с красками и наброски, на каждом из которых была она… Только она. Я видел, как, забравшись на тахту, Эйнин беззвучно плакала, свернувшись в позу эмбриона, а потом часами смотрела на свои портреты, прижимаясь губами к обручальному кольцу и шептала слова, которые не могла уловить ни одна камера. Я знаю. все они обо мне, для меня. Я умирал сам, глядя на ее страдания, но ничего не мог поделать. А у нее не было даже этого — возможности видеть меня или хотя бы знать, что я жив. Только вера, надежда и молитва, которая снова сохранила мне жизнь.

С первыми лучами рассвета Эйнин натягивала на лицо мягкую улыбку и возвращалась к повседневным делам, она даже строительство по моим чертежам развернула. Каким-то чудом убедила Аделу задержаться, и я уверен, что в конечном итоге она уговорит ее остаться в Асаде навсегда. Превозмогая страх и боль, моя сильная дерзкая девочка держалась с достоинством и уверенностью, которые всегда в ней были и никуда не исчезли, просто трансформировались в совершенно иное качество.

Я заставил тебя повзрослеть, Эйнин, но я надеюсь, что ты оставила для меня толику своего безумного темперамента и стервозного нрава. Мне нужна моя тигрица, моя своенравная бестия, моя нежная потерянная девочка и страстная бунтарка. Наши безумные споры, яростные столкновения и обжигающие примирения.

Мы будем гореть. Я знал это с самого начала. Наша любовь, зародившаяся в огне, под пулями, не могла быть другой. Она жжет и ранит, она заставляет чувствовать, окрашивая мир в цвета и оттенки, о существовании которых бедный аззамский художник даже не подозревал.

— Я вернулся, Эйнин, — шепчу едва слышно, вытягиваясь на кровати рядом со спящей женой и неотрывно глядя на нее. — Я так безумно скучал. — Не решаюсь прикоснуться, просто смотрю, как она мерно дышит, как дрожат длинные ресницы. Не могу поверить, что вижу ее вживую, что она не моя больная фантазия в лихорадочном бреду. Подняв правую ладонь, подушечками пальцев провожу по разметавшимся по подушке темным волосам, придвигаюсь ближе, жадно вдыхаю знакомый аромат ее кожи, по которому дико изголодался. Не хочу будить ее. Только я знаю, как редко ей удавалось забыться крепким сном за последние недели. Я тоже почти не спал, мое сердце ежесекундно рвалось сюда, к моей укрощенной Медине. Нам предстоит так много сказать друг другу, но сейчас я просто смотрю. В полумраке ее лицо кажется особенно уязвимым, уставшим и в то же время светящимся изнутри. Задерживаю взгляд на полных чувственных губах, подыхая от дикой потребности накрыть их своими, целовать до полной потери дыхания. Я боюсь напугать ее. Моя бесстрашная тигрица… Не удивлюсь, если она выпустит свои коготки, прежде чем поймет, кто осмелился забраться в ее постель. Сердце молотится в груди, стянутая бинтами правая рука и плечо ощутимо пульсируют от боли. Нет, я не готов к схватке. Я впервые согласен проиграть ей без боя. Хотя. я всегда проигрывал, даже когда считал, что победил. Вздохнув, я снова немного смещаюсь, принимая более комфортное положение.

— Ты создана для меня, Эйнин, — произношу одними губами слова одного из наших тайных заклинаний и застываю в напряжении, замечая, как пушистые ресницы Эрики распахиваются. Кислород разом покидает легкие. Голубоглазое наваждение. Целый мир в глазах одной девочки. Моря и океаны, которые и не снились тринадцатилетнему Джамалю Камалю, он увидел впервые в бездонных лазурных глазах Эйнин. Девятый вал на гребне неудержимой страсти, обрушившейся на нас, но не сокрушившей. Мы выжили, Эйнин, и обрели нечто большее. Сонный отсутствующий взгляд останавливается на моем лице. Горькая нежная улыбка вздрагивает в уголках ее губ.