Я жива. Воспоминания о плене - Масуме Абад

Канбар хорошо понимал нетерпение, волнение и радость, которые мы испытывали в ожидании новых вестей от братьев. Поэтому он иногда изощрялся и находил возможность передать нам новости устно по собственной инициативе, без предварительных установок и заданий со стороны братьев. Иногда передача информации даже в присутствии Эднана происходила так стремительно и точно, что все оказывались в курсе последних новостей, кроме Эднана.

Солнце садилось. Для совершения ритуального омовения мы пошли в туалет, который находился за пределами корпуса братьев. Каждый раз, когда мы хотели воспользоваться туалетом, две из нас заходили внутрь, а две другие сторожили снаружи, чтобы надзиратель-иракец не вошел к нам без предупреждения. Однако на этот раз Эднан, не обращая внимания на слова и протесты Халимы и Марьям, вошел в санузел. Вслед за ним вошли и Марьям с Халимой. На все наши претензии и недовольные высказывания Эднан отвечал только смехом, как будто он был пьян.

Мы выгнали его из туалета, подняв шум и крик, и дошли за ним до конторы начальника лагеря Накиба Ахмада. Услышав наши возмущенные крики, Накиб Ахмад и другие надзиратели вышли наружу. Накиб Ахмад на ломаном персидском закричал: «Зайдите в кабинет начальника и объясните, что случилось!». Он не понимал, что происходит, и растерянно смотрел по сторонам.

Несмотря на то, что было время послеполуденного намаза, окна в здании стали такими же, как в первый день нашего приезда в лагерь: в них замерли головы братьев. Мы потребовали привести хаджи-агу Абу-Тораби в качестве переводчика. Он был взволнован, но в то же время спокойным тоном переводил и даже давал советы. Накиб Ахмад несколько раз сказал ему: «Ничего ведь страшного не случилось, Эднан попросит у них прощения за то, что вошел в их туалет без предупреждения».

– Он не просто вошел, он смеялся, когда мы стали возмущаться и протестовать!

– Мы подвергнем его суровому наказанию, так что он будет плакать.

– Вы вообще не понимаете различия между мужчиной и женщиной, если не можете как следует обращаться с пленными женщинами, зачем вы берете их в плен?

– То, что среди пленных находятся женщины и дети, – это нехорошо для нас, но вы для нас – как наши собственные сестры.

– Мы здесь потому, что мы – не ваши сестры.

– Мы всего лишь хотим забрать у Ирана то, что нам принадлежит по праву.

– И что же вам принаждежит по праву?

– Река, на которую претендует Иран.

Прошло несколько дней после того, как Арвандруд и Хоррамшахр вернулись в объятия своей родины, однако иракцы по-прежнему не отказывались от идеи завладеть ими. Вместе с хаджи-агой мы вышли из кабинета полковника и направились в сторону своего барака. Братья по-прежнему стояли за окнами, и кровь в их жилах бурлила от безудержного и ревностного стремления защищать свою честь, честь родины, честь близких и соотечественников. Они только и ждали приказа и знака от хаджи-аги, чтобы поднять в лагере бунт. Не знаю, какой знак дал им хаджи-ага в тот момент, однако тут же в окнах не осталось ни единой фигуры.

На следующее утро пришел какой-то военный, который, не дав нам нормально обуться, сказал: «Быстро выходите наружу!»

Мы подумали, что будет продолжение вчерашнего разговора с Накибом Ахмадом, однако нас посадили в спецмашину и куда-то повезли.

Агрессивный тон солдата и водителя, а также сама машина сулили новые неприятные приключения.

Чем дальше мы удалялись от Мосула, тем сильнее и невыносимее становилась жара, и спертый воздух внутри машины все яростнее перехватывал дыхание. Солнце изо всех сил раскаляло железную крышу и корпус машины, и мы плавились и томились в ней, подобно тесту внутри пылающей печи. От жары нас совсем разморило. По нашим лицам стекали капли пота, а глаза слипались в тревожной дремоте. Примерно через семь часов мы въехали на какую-то военную базу за таким плотным ограждением из колючей проволоки, что даже маленькая птичка не могла бы проскользнуть через нее. Над входной дверью была небольшая вывеска с надписью: «Тюрьма иранских пленных». В окрестностях лагеря виднелось несколько сторожевых вышек. Лагерь располагался в безводной высохшей пустыне с красноватым песком, где не было и следа каких-либо растений, а вечными гостями здесь были обжигающие ветра, иногда сопровождавшиеся песчаными бурями. На всей территории лагеря было полно военных, которые окидывали нас враждебными, полными неприязни взглядами. На этой военной базе имелось три двухэтажных здания, около которых можно было видеть военнослужащих разных чинов. Их униформа цвета хаки напомнила мне о первых днях в плену. Разница с теми днями была в том, что с тех пор прошло два года. На дворе сентябрь 1982 года, мне уже двадцать лет, и меня привезли в военный лагерь Анбар в провинции Аль-Анбар в качестве пленного «генерала».

Начальник лагеря майор Наджи объяснил нам дисциплинарные правила и ограничения, действующие в лагере, и подчеркнул: «Здесь – военный лагерь, и вы обязаны соблюдать все его правила».

– Ваш пол не имеет для нас никакого значения. Важно то, что вы все – военные. Вы должны находиться в одном месте вместе с другими военнопленными.

– Ни за что! – ответили мы, – если вы не предоставите нам отдельную камеру, мы будем жаловаться в Международный Красный Крест.

Неожиданно в помещение, где мы находились, вошел мужчина высокого роста и крупного телосложения с лысиной на голове, широким лицом и большим ртом. В его руке была белая трость с золотым наконечником. А рядом с ним – огромная собака. Я никогда в жизни не видела собак таких размеров и с такими дикими глазами. Она была больше похожа на волка, чем на собаку. Животное подошло к нам, стало нас обнюхивать и тереться о наши ноги. Я не знала, что мне делать – кричать, бежать или стоять, не двигаясь. Хозяин собаки нагло смеялся, держа сигарету в зубах и опрокидывая один стакан спиртного за другим – его не смущала даже невыносимая жара. Он представился по-персидски с легким курдским акцентом майором Махмуди[163] и далее сказал с ядовитой усмешкой: «Даже если ваши братья попросят?»

Мы удивились тому, как хорошо он говорит по-персидски, но ответили ему гневно: «Наши братья попали в плен, когда были окружены, ранены, причем ранены в грудь или в лоб. Ни один из них не был ранен в спину! Они – достойные люди, поэтому они никогда не обратятся к вам с подобной просьбой!»

– Вы должны надеть униформу пленных – рубашки и штаны. Таким образом вас официально признают в качестве пленных. А пока вы отправитесь в казарму для раненых.

– Ни в какую казарму для раненых мы не пойдем и останемся в этой самой одежде! Всегда будем в ней!

Наши слова не оказывали на него никакого воздействия. Около часа мы просидели в кабинете начальника лагеря. Нас тяготили разные мысли, пребывание в этом месте и все эти разговоры. Поэтому мы старались хранить молчание и не разговаривали даже друг с другом. Я подумала: «Куда же подевался Красный Крест? Для чего еще нужен тогда этот номер 3358, который висит у меня на шее? Неужели мы снова потерялись, не успев найтись?»