Я жива. Воспоминания о плене - Масуме Абад

Только тогда мы поняли, откуда в туалете взялись сухое молоко, сыр и баночки фасоли и на какой большой риск пошли братья, желая сделать нашу жизнь в этом лагере более приятной.

В начале осени 1982 года состоялась наша вторая встреча с представителями Международного Красного Креста. С их приездом начался ажиотаж, и лагерь переполнился «бумажными птицами». Пленные благодаря этим письмам мысленно на несколько часов переносились на свою родную землю, к своим близким. Все они в эти минуты пребывали в каком-то особом трепетном состоянии.

Глава делегации Красного Креста господин Хьюмен вошел в нашу камеру вместе с двумя дамами, одну из которых – блондинку с куклоподобным лицом – звали Люсина, и братом-летчиком Мохаммадом-Резой Лабиби, выполнявшим функции переводчика. При виде брата-летчика нами овладело такое щемящее чувство радости и волнения, что мы не в силах были сдерживать свои эмоции. Мы вспомнили дни, проведенные в тюрьме «Ар-Рашид». Встреча, которая должна была состояться без баасовцев, к сожалению, прошла в присутствии Хамзы и другого охранника по имени Ясин, которому не было равных по низости и порочности.

Представители Красного Креста в своих чемоданах серебряного цвета привезли для каждой из нас письма от близких. К некоторым письмам прилагались также семейные фотографии. Сопоставив полученные письма, новости и фотографии, мы смогли нарисовать ясную и четкую картину того, что происходит в семье и в Иране.

Мадам Люсина находилась в состоянии сильного эмоционального возбуждения и не позволяла нам вставить хоть слово. Мы растерянно смотрели на нее. Господин Хьюмен сказал: «Мы привезли для вас письма от ваших близких. Вы можете написать ответы на них. Каждой из вас я дам два листа бумаги, чтобы вы написали письма тем, кому пожелаете. Но поскольку эти письма будут проходить через цензурный комитет Ирака, вы должны учесть это и не затрагивать какие-либо политико-социальные воспросы. Одно письмо может содержать не более двадцати двух слов. Спрашивайте только о самочувствии и здоровье близких».

Господин Хьюмен разговаривал размеренно, а господин Лабиби, держа наши письма в руках, переводил их ему. Все мое внимание было приковано к рукам господина Лабиби и письмам, и вдруг мой взор вспыхнул, когда я услышала отрывок письма, в котором отец обращался ко мне, назвав меня «свет очей». После этого я больше не слышала и не понимала ни перевода, ни объяснения. Я невольно подалась всем корпусом вперед, чтобы убедиться в том, что я не ошибаюсь, что мне не показалось. Когда господин Лабиби увидел мой застывший взгляд и млеющее выражение лица, он понял, что держит мое письмо, и протянул его мне. Я взяла письмо и поцеловала его. Я ощутила тепло дорогих рук на бумаге! Я проводила пальцами по следам слез, которые падали из глаз моего отца в то время, как он писал письмо. Письмо пахло отцом. Оно пахло легендой всей моей жизни. Оно пахло добротой и любовью. Я поглотила все слова, которые писал мне отец своей дрожащей рукой, будто чашу с прохладным и целительным напитком. Я прочла письмо внимательно:

«Свет очей моих, где же ты? Я искал тебя везде. Я спрашивал о тебе у мертвых и живых, у реки Карун и земли; у зеленой листвы деревьев, у роз и маков. Все цветы помнят тебя и хранят воспоминания о тебе. Все зовут тебя. Даже чучело, которое стояло в нашем саду, одетое в твою одежду, не выдержало разлуку с тобой и умерло. Я вверяю тебя Всевышнему в надежде на то, что ты всегда будешь жива».

О Всевышний! Это – письмо, которое мне написал отец своими ласковыми руками! Это было невероятно, что отец наконец-то нашел меня за тридевять земель. Каждое его слово было пронизано радостью и печалью одновременно. Его письмо прорвало ком, стовяший у меня в горле. Я вспомнила лицо отца. Сквозь строки письма я могла видеть его добрый и ласковый образ. Я только не понимала, почему его красивый почерк стал таким корявым. Я не знала, в чем причина неразборчивости его почерка – в печали разлуки со мной или какой-нибудь проблеме, возникшей с его руками.

Прочитав письмо несколько раз, я подумала, что отец, вероятно, был застигнут врасплох, раз не написал ни слова о себе и самочувствии других членов семьи. В другом письме Рахим сообщил, что мать посещает курсы ликвидации безграмотности, поскольку хочет сама читать мои письма и отвечать на них.

Мы, все четыре, были заочно знакомы с семьями друг друга. Поэтому письма мы прочитали вместе. После этого у нас возникло чувство, будто мы побывали в Иране. Это было острое и щемящее чувство ностальгии.

Люсина, которая с воодушевлением открывала свой чемодан, сказала: «Мне очень больно видеть вас в этой одежде. Я подобрала вам вещи разных фасонов, цветов и размеров. Возьмите их и надевайте тогда, когда хотите. Если есть что-то, чего вам хотелось бы, скажите, и я привезу для вас».

Чемодан был полон современных вещей – пижам, курток, джинсов, костюмов с пиждаком и юбкой, спортивной одежды, блузок и рубашек очень высокого качества.

При виде содержимого этого чемодана в моей памяти оживилось воспоминание о базаре кувейтцев и чемоданах тети Сеноубар, которые всегда были полны подобных вещей. Мы поблагодарили мадам Люсину за проявленные по отношению к нам чуткость, доброту и чувство долга и сказали: «Хотя все эти вещи очень красивые и хорошие, нам они не подходят, мы не сможем их носить. Мы возьмем только пару из них, которые нам пригодятся».

Она настоятельно просила сказать ей, какая одежда нам нужна и какую помощь она может оказать нам в этом. «Мы пробудем в Багдаде неделю и купим любую одежду, которая вам необходима, – сказала она. – Если мы возьмем для вас головные платки, вы сможете носить их вместе с этими джинсами. Вы только скажите мне, что вы хотите. Если я куплю для вас ткань, вы сможете сшить из нее одежду, подобную той, которая сейчас на вас, в местном ателье пошива одежды?»

Мы обрадовались этому предложению и сказали: «И если вы собираетесь купить для нас ткань, возьмите, пожалуйста, каждой из нас еще и по чадре». Она не могла понять, какой вид ткани и какое количество ее необходимо для пошива одной чадры. Мы сказали ей, что чадра похожа на арабскую абу, и иракцы могут помочь ей в деле покупки нужной материи.

На следующее утро к нам в камеру все с тем же воодушевлением вошла Люсина с четырьмя кусками материи бежевого, зеленого, коричневого и серого цветов. Каждая из нас выбрала определенный цвет ткани: Фатима – коричневый, Марьям – зеленый, Халима – бежевый, а я – серый. Люсина была очень довольна тем, что доставила нам радость. Вместе с тем она все же пыталась понять, что представляет собой ткань, из которой шьют чадру. Она поручила иракцам решить этот вопрос. Мы договорились, что до следующего визита вопрос, связанный с пошивом одежды и чадры, будет решен. Люсина сказала: «Наша обязанность – вызывать улыбки на лицах пленных. Война несет с собой достаточно насилия и тревог. Если чадра придаст вам спокойствия и уверенности, мне очень хочется обеспечить вас ею. Любой человек в этом мире имеет свою собственную идеологию и взгляды относительно сохранения своего спокойствия, и мы должны уважать эту идеологию».

Она с уважением относилась ко всем конфессиям и идеологиям. Она никогда не спорила с нами из-за чадры. Это мировоззрение отчасти объяснялось ее профессией и гуманной миссией, которую она осуществляла, а также – благонравием, которым она обладала.