Копье и кость - Анастасия Машевская

– Яс не останется в обиде: я отдам Кхазару половину Ласбарна, если он согласится помочь и устроит это династический брак. Я слышал, его жена пристрастна к богатству.

Халий неотрывно смотрел на отца: в сорок два года царь Алай все еще сохранял стать. Руки его были мозолисты и по-прежнему крепко держали меч и щит. Прямая спина, будто насаженная на булатный стержень позвоночника, никогда не знала сутулости. Узкие, четко вычерченные, заточенные как клинок черты его лица по сей день привлекали какой-то скрытой опасностью. Жесткие, коротко остриженные черные волосы, вполовину подернутые сединой, точно волчий мех, и суровые, всегда холодные черные глаза под густыми бровями выдавали кровь древнего народа горцев, из которых происходил род Далхоров. Сам Халий пошел в мать, леди Джанни́йю из восточных орсовских земель, с волосами цвета средней осени и глазами, как серебро. Халий сильно отличался от царя и знал это.

– Иногда я задаюсь вопросом, – сказал он и едва не закрыл рот ладонями: надо же, дурень, брякнул вслух. Придется договаривать, отец не любит недосказанности. – Задаюсь вопросом, как такой человек, как вы, мог проиграть войну с Адани? В конце концов, Тидан – всего лишь занудный старик во власти эмоций, не больше.

Этот занудный старик знал, на кого ставить. И не прогадал, мысленно ответил Алай.

– Пути Господни неисповедимы. Идите к себе, беседа окончена.

Халий встал, поклонился и едва слышно попрощался.

Алай дождался, когда за сыном закроется дверь, и сплел пальцы в замок. Ожидание угнетало его. И теперь ему придется ждать, как никогда раньше.

Он вновь перечитал послание королевы Гвендиор, брошенное Халием на столе, и вспомнил то, что отослал в ответ пару часов назад. Да, он согласен на ее предложение при известном условии. Благочестивая христианка из самых высокородных дам Иландара.

Алай позвал Змея. Того самого брюнета, которого продержал в темнице несколько месяцев. Того самого, который пообещал помочь с реваншем у Адани. Того самого, который в первую очередь настойчивее всего рекомендовал Алаю обратиться за помощью в Великодержавный Яс. Тамошние таны знают толк в войне.

Когда Алай признал, что этот подозрительный тип может быть полезным, встал вопрос о том, как его звать. Тип был язычником и веры менять не желал. Алай позадавал несколько вопросов об этой сомнительной вере в Праматерь богов и людей, или иначе Мать Сумерек, сообразил что-то про круги и змей и наскоро состряпал мужчине прозвище. Вышло удачно – Змей и впрямь был хитер, с виду ленив, но неизменно впечатлял Стального царя результатами работы и, казалось, все обо всем знал.

Царь спросил о новостях из города. Тот, кто официально не занимал никаких постов, но очень быстро стал негласным советником и правой рукой Алая Далхора, с легкой иронией поведал, что люди стали особенно болтливы. Одни говорят, что ласбарнцы предатели, другие – что всему виной ошибка в расчетах орсовских полководцев, третьи – что стражники жрут от пуза, а простой люд голодает, четвертые – что в борделях полно солдат и что если бы царь гонял их сильнее, то вместо того чтобы плодить ублюдков, они бы защищали крепость, пятые твердили, что царь совсем зарвался – если бы взялся за дело сам или назначил покойного Атора руководить боями, а не шел на поводу у взбалмошного отпрыска, разрухи вообще не случилось бы. А так Стальной царь уже никакой не стальной, потерял хватку. Гордится и кичится собой, как прежде, а на деле все бегает вокруг детей, как курица-наседка. Короче, разное болтают.

Алаю стоило терпения научиться молча слушать правду от Змея, который имел мнение по любому поводу и совершенно неуправляемую волю. С непривычки вышло не сразу, но царь был старательным по природе человеком.

А еще, продолжил Змей, Алая обвиняют в том, что он дал сбежать архонскому принцу. Здесь Алай взметнул брови: Железногривый мертв, этому была масса свидетелей. И все видели, как увозили его тело, чтобы похоронить в Архоне. Правда, на что надеялись, неясно, почесал подбородок Алай, провозя летом смрадный разлагающийся труп по южным землям. Змей в ответ тихо хмыкнул: почему же до сих пор нет вестей о похоронах? И почему Удгар до сих пор не назвал во всеуслышание имя нового преемника?

Алай не ответил. Он и сам в глубине души признавал, что Змей задает хорошие вопросы.

Сагромах Маатхас всегда был глубоко верующим человеком. Но никогда прежде он не чувствовал такого доверия к богам, такой легкости, такого полета в душе. А все почему? Во-первых, конечно, потому что Госпожа Войны помогла Хабуру без потерь продвинуться через земли золотых, а еще одному генералу его армии – сделать хороший крюк и зажать в тиски ахтаната дома Раггар. Во-вторых, потому что тан Мураммат Раггар согласился на переговоры. А в-третьих – и это была главная причина его окрыленности – Бану овдовела.

Маатхас не был бы самим собой, если бы за столь долгий срок пребывания рядом с маленькой таншей не обзавелся парочкой заинтересованных людей неподалеку от ее шатра. И сейчас эти доверенные лица сообщали, что Бану успешно вышла к границам Зеленого танаара, разбив перед тем главные силы Шаутов, отчего оставшиеся разбросанные отряды либо капитулировали, либо, совсем уж отчаянные, обратились к партизанской тактике. И еще – что она овдовела.

Сагромах корил себя – совсем недостойно благородного северного тана радоваться чужому горю. Но ничего поделать не мог. Образ гордой, даже немного высокомерной, но безупречно верной и проницательной, таинственной и непредсказуемой, как водная гладь, танши с по-особому горящими глазами и вытянутой, словно струнка, спиной давным-давно глубоко врос в самую грудину Маатхаса. Только на днях он отследил, что безотчетно помнил о Бансабире всегда: утром, вечером, на биваке, в битве – напоминание о том, что Бансабира Изящная все еще не дала ответа, не сделала выбора, просто не погибла, постоянно грелось на задворках сознания.

Умом тан понимал: надо отправить Бану и Каамалам письмо с соболезнованием, но сердце ликовало так безумно, что мужчина с трудом мог заставить себя просто сидеть на стуле, чтобы хоть как-то скрыть от окружения истинные чувства. При первой же попытке взяться за перо его дрожащие руки наверняка перепортят всю драгоценную бумагу, но ни одной ровной, вразумительной строчки не выведут. Того гляди, офицеры сочтут его слабоумным.

Сагромах делал медленные вдохи и выдохи, чтобы хоть как-то успокоиться. Мысленно пообещал себе даже не прикасаться к хмельному в ближайшую пару месяцев, чтобы ненароком по пьяни не выдать себя. И вскоре в том же окрыленном состоянии пораньше лег спать. Уснуть, конечно, не удалось. По лицу непроизвольно расползалась неприлично довольная улыбка до ушей: пусть все еще идет война, пусть они находятся в разных концах страны, пусть Бану вынуждена соблюдать годовой траур – у него, Маатхаса, все еще есть шанс.

Как ни изворачивался Дан, Бану упорно делала вид, будто совсем не понимает его твердолобых намеков насчет повышения. Серт, который пару раз по случайности оказывался свидетелем обрывочных фраз, похихикивал, наблюдая за потугами товарища. Уболтать таншу на что-нибудь эдакое – не кирасу полировать, заявлял блондин, трепля Дана по отросшей и потому слегка вьющейся темной шевелюре. Тут нужна практика в переговорах, да и без таланта не обойтись.