Под маской - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

и блестящей, как и ее глаза. Впервые в жизни его упорядоченная личность показалась ему грубой и поношенной, потому что ему внезапно довелось преклонить колени пред алтарем самой свежести.

— Где вы живете? — спросил он. Бронкс, быть может, Йонкерс, или Олбани… Баффинов залив… Да можно хоть весь мир объехать, лишь бы ехать и ехать…

Затем она заговорила, и ее губы зашевелились, выталкивая квакающие звуки гарлемского акцента, и мгновение прошло:

— Сто тридцать третья восточная! Зиву там с подружкой.

Они ждали, пока загорится зеленый светофор, и она бросила надменный взгляд на выглянувшего из соседнего такси побагровевшего мужчину. Тот весело снял шляпу.

— Небось секретаршей трудитесь? — воскликнул он. — Ах, что за секретарша!

В окошке такси показалась чья-то рука и утянула мужчину обратно в темноту салона.

Мисс Делеанти повернулась к Джейкобу; она нахмурилась, и между глаз показалась маленькая, толщиной не больше волоса, морщинка.

— Меня многие знают, — сказала она. — О нас много пишут, и в газетах есть фотографии!

— Жаль, что все так плохо кончилось…

Она вспомнила, что произошло днем — впервые за последние полчаса.

— Да она сама виновата, мистер! Ей некуда было деваться. Но ведь женщин в Нью-Йорке еще никогда не вешали?

— Нет. Это точно!

— Ей дадут пожизненное. — Было очевидно: говорила не она. Как только слова слетали с ее губ, они тут же отделялись от нее — так спокойно было при этом ее лицо — и начинали свое собственное, связанное лишь друг с другом, существование.

— А вы с ней вместе жили?

— Я? Да вы газеты почитайте! Я даже не знала, что она моя сестра, пока ко мне не пришли и не рассказали. Я ее не видела с самого детства. — Она вдруг указала на один из самых больших в мире универмагов. — А вот тут я работаю. Послезавтра обратно, за старый добрый прилавок…

— Вечер, кажется, будет жарким, — сказал Джейкоб. — Не хотите ли съездить за город поужинать?

Она посмотрела на него. В его взгляде читалась лишь вежливая доброта.

— Ладно, — сказала она.

Джейкобу было тридцать три. Когда-то он обладал тенором, которому прочили большое будущее, но десять лет назад за одну лихорадочную неделю ларингит лишил его голоса. От отчаяния, за которым не пряталось ни капли облегчения, он приобрел плантацию во Флориде и за пять лет превратил ее в поле для гольфа. Когда в 1924 году начался бум на землю, он продал свою собственность за восемьсот тысяч долларов.

Как и большинство американцев, он был больше склонен ценить, а не любить. Его апатия не была ни страхом перед жизнью, ни притворством; это была теряющая силу неистовость, свойственная его расе. Это была веселая апатия. Не нуждаясь в деньгах, он полтора года пытался — изо всех сил пытался — жениться на одной из самых богатых женщин Америки. И он получил бы ее, если бы он ее любил, или притворился бы, что любит; но он так и не смог выжать из себя ничего, кроме вежливой лжи.

Внешне он был небольшого роста, аккуратный и симпатичный. Не считая моментов, когда его одолевали приступы апатии, он был необычайно обаятелен; он водился с людьми, считавшими себя лучшим нью-йоркским обществом, и уж точно проводившими время лучше всех. Во время приступов тяжелой апатии он походил на неприветливого старца, сердитого и раздражительного, всем своим сердцем ненавидящего человечество.

В тот вечер при свете летней луны в «Боргезе гарденс» человечество ему нравилось. Луна была похожа на круглое яйцо, гладкое и сияющее, как лицо сидевшей напротив него Дженни Делеанти; дул соленый ветер, собирая с окрестных садов запахи цветов и принося их на лужайку ресторана. То тут, то там в жаркой ночи, словно эльфы, появлялись официанты — их черные спины исчезали во мраке, белые манишки сорочек ярко сияли на фоне непривычных пятен тьмы.

Они выпили бутылку шампанского, и он рассказал Дженни Делеанти о себе.

— Вы — прекрасны, я еще никогда не видел такой, как вы! — сказал он. — Но так уж вышло, что вы не в моем вкусе, и ухаживать за вами я не собираюсь. Тем не менее, я не хочу, чтобы вы вернулись в тот магазин. Завтра я познакомлю вас с Билли Фарелли, который снимает фильмы на «Фэймоуз Плейерс», это на Лонг-Айленде. Я даже не знаю, поймет ли он, насколько вы прекрасны, потому что я никогда еще никого ему не представлял.

По ее лицу не пробежало ни малейшей тени, выражение ни капли не изменилось, но в глазах показалась ирония. Ей и раньше говорили подобные вещи, но только кинорежиссер на следующий день всегда был занят. Или же она сама вела себя тактично и не напоминала мужчинам о том, что они пообещали ей накануне вечером.

— Вы не только красивы, — продолжал Джейкоб, — но и обладаете неким величием. Что бы вы ни делали — даже когда вы тянетесь за бокалом, или притворяетесь робкой, или притворяетесь, что вы мне не верите, — все выглядит убедительно! Если только суметь это увидеть, то из вас получится актриса.

— Мне очень нравится Норма Ширер. А вам?

Вокруг была теплая ночь; по пути домой она молча смотрела на него, ожидая поцелуя. Приобняв ее одной рукой, Джейкоб коснулся щекой ее мягкой щеки, и долго не отводил от нее взгляда.

— Прекрасное дитя! — серьезным тоном произнес он.

Она в ответ улыбнулась; ее пальцы заученно играли с лацканами его пиджака.

— Мне было очень хорошо, — прошептала она. — Эх, только бы никогда больше мне не пришлось идти в этот суд!

— Надеюсь, что не придется.

— Разве ты не поцелуешь меня на прощание?

— Мы сейчас проезжаем через Грейт-Нек, — сказал он в ответ. — Здесь живет много кинозвезд.

— Ну, ты и чудак, красавчик!

— Почему?

Она улыбнулась и покачала головой.

— Ты — чудак!

Она поняла, что никогда еще не встречала подобных мужчин. Он удивился, но ничуть не обрадовался тому, что она сочла его забавным. А она поняла: что бы он там ни думал поначалу, сейчас он от нее ничего не хотел. Дженни Делеанти все быстро схватывала; она стала серьезной, милой и тихой, как эта ночь, и когда они въехали в город по мосту Квинсборо, она почти спала у него на плече.

II

На следующий день он позвонил Билли Фарелли.

— Мне нужно с тобой повидаться, — сказал он. — Я познакомился с девушкой и хочу, чтобы ты на нее взглянул.

— О боже! — ответил Фарелли. — За сегодня это уже третья!

— Не третья, потому что ты таких еще не видел!

— Ладно. Если она белая, тогда будет