Последняя стража - Шамай Голан

И вот – на тебе!

Через оконное стекло Хаймек видел, насколько поведение Эллы разочаровало руководителя драмкружка. А всего-то, по правде сказать, и требовал он от Эллы, чтобы она крикнула в глубину леса:

– О-го-го! Где мои родители? И все.

А она стоит и молчит. И что теперь будет?

А будет то, что пан Актор теперь отберет у бедной Эллы такую выигрышную роль и несчастная сирота не найдет ни мамы, ни папы, несмотря на помощь всех двенадцати месяцев. Ибо осенью ей помешают ураганы, ветры и дожди. Зима покроет все вокруг ледяной коркой. Готовые помочь ей весенние месяцы вряд ли смогут придти ей на помощь. А что же станется с добрыми месяцами лета – они-то уж точно могли бы указать ей место, где мама и папа готовы были раскрыть ей свои объятья. Если, разумеется, таким местом не был Буковый лес, иначе говоря, Бухенвальд.

– Да, – философски думает тем временем Хаймек. – Наша Элла – круглая отличница, спорить не приходится. Но соображает она, похоже, туговато. Если бы каким-либо образом на ее месте оказался он, Хаймек, уж он так крикнул бы эту злосчастную фразу: «Где мои родители?» что пан Актор просто рухнул бы на сцену.

Жаль, что у Эллы так получилось.

Жаль еще и потому, что пан Актор придавал постановке этой пьесы совершенно исключительное значение. Это была не какая-нибудь проходная и легковесная однодневка… это была классика! Премьера пьесы предполагалась, само собой, в актовом зале детского дома, после чего планировалось показать этот замечательный спектакль почетным и важным гостям из республиканского комитета Наробраза с приглашением представителей ЗПП – Объединения польских патриотов; более того, с помощью официальных властей планировалось выступление перед польскими солдатами дивизии Костюшко, отправляющимися на фронт…

И еще, и еще, и еще…

Вот каких возможностей лишалась замолчавшая так некстати девочка по имени Элла. Душа Хаймека рвалась помочь ей, но как?

Хаймек изо всех сил прижался к стеклу носом. Неужели Элла ну совсем ничего не видит вокруг себя!

И в это мгновение их взгляды встретились. Увидев смешное приплюснутое лицо мальчика, Элла тут же узнала его. И всплеснула руками. Ведь это же Хаймек! Наш Хаймек! Смотрите все – вон он. Он вернулся из больницы!

И Элла раздвинула свои полные ярко-красные губы в застенчивой улыбке. Ну, как же… Хаймек вернулся! Он поправился!

Похоже, что на этот раз она выкрикнула это именно так, как хотел от нее пан Актор. Хаймек еще сильнее вдавил нос в стекло. Молодец, Элла! Ты просто молодец. Не нужно ничего бояться.

Он подумал, что нужно побежать в актовый зал и сказать это самой Элле.

Он спрыгнул на землю.

Но когда он добрался, наконец, до сцены, Эллы Сироты там уже не было. Вместо нее там стояла другая девочка и кричала таким голосом, что от него волосы становились дыбом.

– Где моя мама? Где мой отец, – истошно кричала она поразительно громким голосом. Брови пана Актора удовлетворенно двигались вверх и вниз. Он поаплодировал новой актрисе, широко разводя руки. Спектакль был спасен.

– Браво, паненка, браво.

И Хаймек понял, что Элла Сирота потеряла свою роль.

С тяжелым сердцем шел Хаймек из актового зала в свою комнату. Сначала он вместе с последними лучами солнца заглянул вовнутрь через окно. В комнате никого не было. Застеленные кровати тихо погружались в вечернюю сумрачную пелену. «Хорошо, – подумал Хаймек, – хорошо, что никого нет». По крайней мере, он без ненужных свидетелей доберется до своей тумбочки. И тут же он понял, что просто сгорает от нетерпения. Он толкнул окно и пролез внутрь. Тумбочка была закрыта на замок, а в отверстие для ключа Хаймек всегда вставлял щепку. Интересно, на месте ли она?

Щепка была на месте.

Это его приятно обрадовало. Он погладил замок и аккуратно вытащил щепку. Если Алекс забрал его марки, он… он убьет его. Убьет… а потом убежит в больницу. Ляжет на каталку для мертвых, и ему будет совершенно безразлично, отвезет ли его… тот человек… туда, куда он каждый день отвозит покойников. Клик-клик, клик-клик…

Но… альбом был на месте. Как и полгода назад он лежал на школьном ранце. Хаймек со страхом взял альбом двумя руками. Раскрыл его не сразу, а для начала понюхал спереди и сзади. Потом, набравшись смелости, раскрыл. Апельсины на южноафриканском дереве улыбнулись ему красными щеками, как старые добрые друзья. Он провел по ним кончиками пальцев, здороваясь, а потом, с замирающим сердцем, поспешил дальше.

Радуя пестротой, замелькали у него перед глазами знакомые страны. А вот и Германия с ее Гитлерами. Все они смотрят в одну сторону. А вот еще одна марка, редкая. На ней все тот же Гитлер, только не в профиль, а в три четверти, зеленоватый. Мрачно, исподлобья смотрит фюрер на Хаймека, похоже, что этот еврейский мальчик ему не нравится. Что и понятно – Хаймек оборвал ему щеку и покалечил подбородок. Но не выбросил же, хотя и мог! Хаймек и сам уже не помнит, почему именно эту испорченную марку он решил сохранить.

А вот марки Испании. Много их. Но обнаженной девушки, раскинувшейся на подушках, среди них не было. Ее место пустовало. И только хвостик от наклейки свидетельствовал о том, что она существовала. Ему почудилось вдруг, что он ощущает запах медсестры Эвы.

И тогда он захлопнул альбом.

Мира ни разу не навестила его в больнице. В одно из своих редких посещений Хаймеку рассказал об этом Юрек. Рассказал о том, что Натан запретил ей это. Теперь у него забрали и обнаженную испанку.

Плевать. Она ему больше не нужна. Никто ему больше не нужен.

Он снова взглянул на обрывок наклейки. У испанки было розовое, словно светящееся тело и черная грива волос, ниспадавшая с мягкого серого дивана.

Хаймек почувствовал, как его охватывает дрожь. Мира, сестра Эва, испанка… Ногтем большого пальца начал он отколупывать остатки клея. Засохший клей был твердым и колол ему пальцы. Он надавил сильнее… и порвал всю страницу. На том месте, где он давил особенно сильно, появилась капелька крови. Он слизнул ее. Перевернул страницу. Марки на другой стороне не пострадали. Даже Гитлеры. Челка продолжала падать фюреру на левый глаз. И только у портрета в три четверти словно распухла челюсть.

В актовом зале, находившемся через стенку, продолжались, между тем, репетиции. Теперь там пел хор. Прислушавшись, Хаймек различил голос Миры. Вот что он должен сделать – он должен, не откладывая, пойти туда. Тем более что перед тем, как попасть в больницу, Хаймек и сам пел в хоре…

И он отправился в актовый зал.

Подойдя к сцене, он хотел уже было ступить на первую ступеньку, но дирижер взглядом остановил его. Рука дирижера двигалась, то убыстряя, то замедляя темп. Хор послушно и стройно следовал за ним. И вдруг смолк. Опустив свои длинные руки, дирижер резко обернулся к мальчику, в недоумении остановившемуся на нижней ступеньке.