Переступить черту. Истории о моих пациентах - Карл Теодор Ясперс

перцепцией начала постепенно подавлять локализацию, присущую нормальному зрению; виденные картины становились реальными; наконец, я стал чувствовать, что мои ноги опираются на видимый мной пол, несмотря на то, что он находится в противоположной стороне зрительного поля, в противоположность тому, куда в начале эксперимента я поместил эти тактильные ощущения».

Гольдштейн подчеркивал, что критерием оценки реальности является сознание соответствия отдельного восприятия и общего поля восприятия, и для сознания этого соответствия необходимо сознание пространственной непрерывности психического единичного феномена с общим полем восприятия. Это, полагает Пик, подтверждается опытами Страттона.

В понимании этих опытов возникает некая путаница. Вера в нереальность реальных вещей не является суждением. Участник эксперимента судил очень определенно: все окружающие предметы с помощью аппарата перевернуты вверх ногами, я вижу действительные вещи, только в перевернутом виде. Но факты были иными, чем при нормальном восприятии. Понятие чувства реальности мы должны оговорить: это не то чувство реальности, что, например, испытывают больные в случае Пробста, слыша голоса, и которое возникает на основании прежнего опыта и суждений. Это не есть полученное путем прежних выраженных суждений «понятное» как чувство нереальности сокращенное суждение.

Если это не чувство нереальности, то, может быть, субъективный характер представлений, которым они обладают по сравнению с достоверностью ложных восприятий? Но и это не так. Все виденное испытуемым сквозь линзу было так же достоверно, как и другие восприятия. «Чувство нереальности» должно соответствовать особой группе восприятий, которые достоверны. Мы можем воспринимать даже предметы, нарисованные картины, рисунки, отражения. Во всех этих случаях мы воспринимаем все достоверно, но несколько по-иному. Объяснить себе эту переживаемую нами другую достоверность мы можем только на основе ассоциаций. Пик указывает на пространственную прерывность между зрительными и осязательными восприятиями. Прерывность как средство объяснения лежит не в сознании, но ее наличие приводит к отсутствию определенных ассоциативных слияний и вместе с этим воздействий, которые осознаются как различные виды достоверности.

Но эта пространственная прерывность является совершенно иной, чем при восприятии, представлении или псевдогаллюцинации. Возможность обозначения этих обоих феноменов, одним и тем же словом, к чему склоняется Гольдштейн, кажется нам сомнительной. Чтобы уяснить себе разницу в обоих видах прерывности, возьмем другой пример. В опытах Страттона существовала прерывность между пространственностью различных областей чувств. Для сравнения нужен случай, где этот тип прерывности имеется в одной и той же области чувств. Это довольно легко сделать. Если одним глазом смотреть в бинокль, то одним тазом мы увидим реальное окружение, а другим — круглый вырез. Ограниченную этим кругом часть окружающего пространства мы видим в увеличении или уменьшении. Видимое через бинокль изображение «плавает» на фоне другого.

Но эта непрерывность существует внутри того же объективного пространства, которое, в противоположность пространству представления, прерывно. Пространство представления и пространство объективное нельзя объединить в одном поле восприятия, но только что описанные прерывные пространственности можно очень хорошо наблюдать в объективном пространстве. Если испытуемый у Страттона двигает рукой, то он видит это движение в объективном пространстве, но таким образом, который не подходит к привычным ассоциациям. Если испытуемый протягивает руку к своим фантазмам, то он вообще не достает до пространства, к которому принадлежат фантазмы, он хватает пустоту. Если мы уясним себе эти отношения, то увидим чисто дескриптивное различие прерывностей.

Интерпретация опытов Страттона выходит за рамки нашей работы; иначе нам пришлось бы вдаваться в теорию ассоциативных процессов. Интерпретация Пика, не учитывающая сделанные нами различия, не является опровержением выдвинутых нами положений (различие между достоверностью и суждением о реальности). Так как обнаружилось, что опыты Кольпе привели исключительно к пониманию суждения о реальности, а не к генетическому или дескриптивному признанию достоверности и ее противоположности, мы могли бы сказать, что опыты Страт-тона не вносят ничего нового в понимание суждения о реальности, а обогащают наши знания о непосредственно пережитых, неоцененных видах достоверности. Мотивы суждения можно понять только тогда, когда в течении психического процесса для субъекта существует неясность, которая объясняется затем в суждении. Для испытуемого в опыте Стратона суждение о реалыюсти должно было быть ясным с самого начала. Для анализа Гольдштейна experimentum crucis[86] не годится. Если бы это было так, то описанный вид пространственной прерывности должен был бы вести к неправильному суждению о реальности. Об этом в опыте Стратона речь не идет.

Так, называемая Пиком поправка («видимые вещи становились реальными», в то время как испытуемый чувствовал, что его ноги опираются на пол, который он видел вверху) — это поправка не суждением, а путем ассоциативных упражнений, если слово «поправка» нам вообще нужно.

Выдвинутые Пиком положения должны служить подтверждением взглядов Гольдштейна об оценке реальности. Работа Гольдштейна уже не раз подвергалась критике, но мы не будем на этом останавливаться.

Гольдштейн приводил различие между галлюцинациями как психическим фактом и суждением о реальности. Мы в нашей работе преследуем ту же цель и полагаем, что продвинемся по пути, на который вступил Гольдштейн. С одной стороны, Гольдштейн исследует галлюцинации как психические факты и исследует соматические отношения. С другой стороны, он обращается к зависимости суждений о реальности от ощущений органов, интенсивности ощущений и т. д., затем о коинциденции восприятия и всего поля ощущений. Пропасть между соматическими отношениями, ощущениями органов и т. д. и суждением о реальности слишком велика. Гольдштейн оставляет без внимания некоторые промежуточные вопросы, связанные с достоверностью, которые мы сделали темой нашей работы. Гольдштейн обладает первым схематичным анализом в стиле Вернике. Но вместе с этим игнорирует тонкий психологический анализ.

Мы попытались уточнить некоторые не совсем устойчивые понятия, обнаруженные нами у Гольдштейна. Этим мы подтвердили его основное противоречие, но, с одной стороны, должны были убрать границу между суждением о реальности и психическим фактом галлюцинаций, причисляя достоверность Кандинского к психическому факту, с другой — пытались лишить ее неустойчивого характера.

В психологии есть одно средство объяснения, которое, если его неправильно применять, сделает расплывчатыми все разделения в области психики. Эти «неосознанные выводы», подкрепленные, к несчастью, авторитетом Гельмгольца, часто даже у Гольдштейна служат само собой разумеющимся средством объяснения. Если эти неосознанные выводы мы примем за суждение о реальности, то оно коснется и ложных восприятий; в особенности достоверность тотчас станет таким неосознанным суждением о реальности.

Мы не можем здесь более подробно рассматривать психологическую причинность, а удовольствуемся тем, что определим здесь в форме тезисов нашу позицию. Нельзя отрицать, что результат вынесенных при полном сознании суждений без нового сознательного генезиса снова станет актуальным. Такие не обоснованные заново суждения мы можем рассматривать как возникшие путем «неосознанных выводов». Они имеют признак, что всегда могут быть сознательно сделаны постфактум. Если результат оказывается