Божьи воины - Анджей Сапковский

— Всем выйти! — приказал он сразу же голосом, от которогозадрожали рогатины и глевии на стояках вдоль стен. — Я буду обсуждать личные исемейные проблемы! Всем выйти, сказал я! Тебя, госпожа чесникова, это, самособой, не касается. Твоя особа мила нам, а присутствие желательно.

Зеленая Дама слегка кивнула головой, поправила манжетжестом, свидетельствующим об умеренном интересе. Рейневан не поверил. Она былазаинтересована. И даже, пожалуй, очень.

Хозяин Стольца скрестил руки на груди. Возможно, случайностоял он так, что висящий на стене щит с красным рогом был у него прямо надголовой.

— Вероятно, дьявол... — проговорил он, глядя на Рейневанатак, как должен был смотреть Полифем на Одиссея со спутниками. — Вероятно,дьявол искусил меня ехать на турнир в Зембицы тогда, в день Рождества Марии.Наверняка черт в этом участвовал, двух мнений быть не может. Если б не адовысилы, не было бы всех этих несчастий. Я никогда б о тебе не слышал. Не знал бы,что ты существуешь. Не вынужден был бы терзаться тем, что ты живешь. Не долженбыл бы задавать себе столько труда, чтобы ты наконец существовать перестал.

Он ненадолго замолчал. Рейневан стоял тихо. Даже дышал и тотихо.

— Одни говорят, — продолжил Биберштайн, — что ты причинилзло моей дочери из мести, из ненависти, которую питал ко мне. Вроцлавскийепископ, оказавший внимание афере, утверждает, что ты сделал все по гуситским икацерским наущениям, чтобы опозорить меня как католика. Зембицкий же князь Ян утверждает,якобы ты вырожденец и такова твоя преступническая природа. Говорят также, чтоты с дьяволом в сговоре и дьявол подбрасывает тебе жертвы. Мне, откровенноговоря, безразлично, но так, из любопытства, в чем все-таки дело? Отвечай,когда тебя спрашивают!

Рейневан неожиданно сообразил, что полностью и совершеннозабыл текст защитительной речи, составленной на этот случай заблаговременно и впринципе долженствовавшей затмить речь сократову. Сообразил он это с ощущениемблизким к изумлению.

— Я не думаю... — В то, чтобы голос вообще как-то прозвучал,он вложил все силы. — Я не собираюсь ни лгать, ни обелять себя. Я несуответственность за... За то, что произошло. За последствия... Госпожа Катажинаи я... Господин Ян, правда, я виноват. Но я не преступник, меня очернили вваших глазах. В том, что произошло между мной и Катажиной... В этом не былоскверных намерений. Клянусь могилой матери, ни злых намерений, нипредумышленности. Все решил случай...

— Случай, — медленно повторил Биберштайн. — Дозволь угадать:идешь это ты без злых намерений, возвращаешься, предположим, из корчмы домой.Ночка темная, хоть глаз коли. Из тьмы совершенно случайно на тебя натыкаетсямоя дочь и — бах-трах! — совершенно случайно натыкается на куську, котораяслучайно торчит из ширинки. Так было? Если именно так, то в моих глазах ты негрешен.

— Я готов, — Рейневан набрал воздуха в легкие, — датьудовлетворение...

— Похвально, что готов. Ибо удовлетворишь. Уже сегодня.

— Я готов взять Катажину в жены.

— Ха! — Биберштайн повернул голову к Зеленой Даме,погруженной, казалось, в рассмотрение собственных ногтей. — Ты слышишь, госпожачесникова. Он готов дать удовлетворение. А я, так предполагаю, при таком dictumдолжен вознестись от радости? Что у незаконнорожденного будет отец, а у Каськи муж!Или ему никто не объяснил ситуации? Что стоит мне только пальцем шевельнуть, итут же выстроятся в очередь сорок желающих? Что я, Биберштайн, могу ещепривередничать, выбирая мужей для моей дочери? Послушай, ты, молокосос. Ты невыполняешь условий, требующихся для мужа моей Каськи. Ты — оглашенный. Тыеретик. И словно этого мало, ты совершенный голожопец. Нищий. Да, да. ЯнЗембицкий конфисковал у вас, Беляв, все, что вы имели. За предательство икацерство. А кроме того, — хозяин Стольца повысил голос, — необходим пример.Наглядный. Такой, чтоб о нем говорили в Силезии. Такой, чтобы долго помнили.Когда нет примеров наказания зла, когда преступления остаются безнаказанными,общество деморализуется. Я прав?

Никто не возражал. Ян Биберштайн подошел, заглянул Рейневанув глаза.

— Я долго раздумывал, — сказал он совершенно спокойно, — какс тобой поступлю, когда наконец тебя поймают. Немного подучился. Не принижаядавние истории, наиболее поучительной оказалась история новейшая. Так вдевятнадцатом году, едва восемь лет назад, чешские владетельные католикипрямо-таки чуть ли не состязания устраивали, придумывая, как бы поизощреннееказнить пойманных каликстинцев. Я считаю, что пальма первенства принадлежитпану Яну Швиговскому из Рызмберка. Какому-то пойманному гуситу пан Швиговскийприказал натолкать в рот и горло пороха, а затем этот порох поджечь. Очныесвидетели утверждают, что при взрыве огонь и дым вырывались у еретика иззадницы.

— Когда я об этом услышал, — продолжал Биберштайн, явнонаслаждаясь выражением лица Рейневана, — меня осенило. Я уже знал, что прикажусделать с тобой. Однако я пойду дальше пана Швиговского. Набив тебя порохомсколько влезет, я прикажу затолкать тебе в зад свинцовую пулю и измерю, накакое расстояние она после выстрела улетит. Такой жопный выстрел долженуспокоить и мои отцовские чувства, и любопытство исследователя. Как ты думаешь?

— Я должен также не без удовольствия сообщить тебе, —продолжил он, не ожидая ответа, — что я чудовищно жестоко поступлю с тобой ипосле смерти. Я сам считал это идиотизмом и излишним действием, но мой капеллануперся. Ты еретик, поэтому я не похороню то, что от тебя осталось, в освященнойземле, а прикажу бросить останки где-нибудь в поле, на съедение воронам.Поскольку, если я правильно запомнил: quibus viventibus поп communicavimusmortuis communicare поп possumus.

— Я в ваших руках, господин Биберштайн. — Отчаяние помоглоРейневану собрать остатки отвага. — Отдан на вашу милость и немилость. Выпоступите со мной по своему желанию. Захотите по-палачески, кто ж вас удержит?А может, вы пугаете меня казнью, надеясь, что я начну вопить, взывая к вашемумилосердию? Так вот нет, господин Ян. Я шляхтич. И не унижусь в глазах отцадевушки, которую люблю.

— Хорошо сказано, — холодно оценил хозяин Стольца. — Хорошои смело. Ты опять пробуждаешь во мне любопытство исследователя: на сколько тебехватит этой смелости? Ха, не будем терять времени, порох и пуля ждут. У тебяесть какое-нибудь последнее желание?

— Я хотел бы увидеть твою дочь,

— Ах! И что еще? Оттрахать ее напоследок?

— И моего сына. Ты не можешь мне этого запретить, господинЯн.

— Могу. И запрещаю.

— Я ее люблю.

— С этим мы сейчас покончим.