Вся моя жизнь - Джейн Фонда

Том спросил Сезара, как он думает, стоит ли ему претендовать на место в Сенате, и тот ответил: “Разные кандидаты приходят и уходят. Если вы не построите что-то долговечное, например мощную партию, это будет пустая трата времени и денег. Не так, как это сделал мэр Дэйли[73], а партию для народа. Вот это было бы интересно”.

В то же время в мою жизнь вошла женщина, которая стала мне лучшей подругой и советчицей. За год или два до окончания войны мне позвонила из Нью-Йорка продюсер Ханна Вайнштейн и попросила помочь ее дочери Поле получить работу в Голливуде. Когда-то в 1971 году Ханна одной из первых сделала щедрое пожертвование на наш офис для приема военнослужащих. Я прекрасно помню, с каким сочувствием и поддержкой она тогда ко мне отнеслась, и хотя с Полой мы были совсем незнакомы, мне хотелось отплатить Ханне добром.

Пола оказалась высокой брюнеткой с чувственными карими глазами, склонной к едкому, саркастичному юмору. Она недавно закончила Колумбийский университет, где принимала участие в студенческих антивоенных протестах, а теперь хотела пойти по стопам матери и стать кинопродюсером. Ее характер и заметные интеллектуальные способности произвели на меня большое впечатление. После ланча с ней я немедленно перешла через улицу и попросила своего агента Майка Медавоя нанять Полу. Он поручил ей читать сценарии. В агентстве ее талант сразу разглядели, и очень скоро, когда Майк ушел оттуда и занял кресло директора “Юнайтед Артистс Пикчерз”, моим агентом стала Пола – и по сей день она остается одной из самых дорогих моему сердцу подруг. Наши жизни переплелись и в личной сфере, и в профессиональной. Я стала крестной ее дочке Ханне, она – одним из продюсеров моего последнего фильма “Если свекровь – монстр”, в котором я снялась после пятнадцатилетнего затишья, и мы всегда горой стояли друг за друга.

Пола сделала для меня то, чего не делал ни один агент ни до, ни после нее, – ринулась в жаркую, личную схватку за меня и отвоевала мне роль Лилиан Хеллман в “Джулии”. Лилиан, помимо того что написала такие пьесы, как “Лисички” и “Игрушки на чердаке”, еще и приходилась Поле крестной матерью.

Действие в “Джулии” разворачивается в тридцатые годы, когда в Европе поднимал голову нацизм; это история отношений Лилиан и ее детской подруги Джулии. Джулия уезжает в Вену, вступает в ряды антифашистов и пытается помогать евреям в оккупированных нацистами Австрии и Польше. Джулия много лет не виделась со своей подругой Лилиан, но просит ее контрабандой провезти через границу в Польшу деньги, зашитые под подкладку модной меховой шляпки, а сама встречает ее в Польше. Невероятно трогательная, запоминающаяся сцена их последней встречи – и воссоединение, и прощание одновременно – происходит в варшавском ресторане, где Лилиан украдкой, под столом, передает Джулии свою шляпку. Спустя годы Лилиан узнает, что нацисты убили ее подругу.

Я получила глубокую, многоплановую роль в фильме, которому суждено было стать классикой кинематографа и который принес мне третью номинацию на премию “Оскар” за лучшую женскую роль. Кроме того, мне выпал шанс поработать с замечательным режиссером Фредом Циннеманном, снявшим “Отныне и во веки веков”, “Ровно в полдень” и “Человек на все времена”, а также с Ванессой Редгрейв, моим кумиром в кино. Что-то такое в ней было, из-за чего она казалась мне обитательницей какого-то нездешнего, чудесного мира, ускользающего от нас, простых смертных. Ее голос словно доносился из каких-то глубин, где скопились все муки и тайны. Когда глядишь на ее работу, кажется, будто смотришь сквозь множество стеклышек, покрытых мистическими акварельными образами, – они наслаиваются друг на друга до полного затемнения, и даже тогда ты понимаешь, что это еще не предел.

Лилиан понимает, что Джулия смелее, сильнее и целеустремленнее, чем она сама, и Ванесса идеально подходит на роль Джулии, а мне очень помогли прочно осевшие в душе детские воспоминания о моей лихой подружке Сью-Салли, на которую мне всегда хотелось быть похожей, точно так же, как Лилиан хотела быть похожей на Джулию. Помню, когда мы работали с Ванессой, я никак не могла понять, что служило ей источником вдохновения, а от чего она старалась избавиться, и, конечно, это немного выбивало меня из колеи, что заметно в фильме. Я только один раз испытала нечто подобное на съемках – с Марлоном Брандо в “Погоне” (кстати сказать, по сценарию Лилиан Хеллман). Он, как и Ванесса, вечно как бы пребывал в другой реальности, вырабатывая какой-то собственный, месмерический внутренний ритм, который вынуждал меня подстраиваться под него, вместо того чтобы следить за целостностью своей роли в том или ином эпизоде. Не думаю, что я делала это по необходимости, может, такой я тогда и была.

Среди актеров, занятых в “Джулии”, была одна дебютантка, которая играла темноволосую стервочку Анну-Марию. Я помню, как в первый раз увидела ее пробные эпизоды, – это была сцена в ресторане “Сарди”, куда Лилиан приходит после успешной премьеры своей пьесы “Лисички” на Бродвее. Видно, как я пробираюсь через толпу поклонников, и когда я ухожу из кадра, камера задерживается на лице Анны-Марии – как бы невзначай коснувшись рукой рта и глядя куда-то вдаль, молодая актриса создала целый образ. Наверно, в тот момент я и сама поднесла руку ко рту, и как только пробные эпизоды были отсняты, помчалась к телефону звонить Брюсу в Калифорнию. “Брюс, – выговорила я, пытаясь отдышаться, – слушай внимательно. Тут есть одна девушка с каким-то странным именем, Мерил Стрип. Да, да. Ме-рил. После Джеральдин Пейдж никто меня так не потряс. Я тебе точно говорю, она будет звездой первой величины. Надо прямо сейчас попытаться заполучить ее на какую-нибудь женскую роль в «Возвращении домой»”. Как выяснилось, Мерил Стрип уже подписала контракт, и заполучить ее было нельзя. Но мне посчастливилось одной из первых увидеть ее удивительно талантливую игру.

“Джулия” подарила мне также чудесную возможность еще раз поработать с Джейсоном Робардсом. Когда-то в шестидесятых мы снимались в легкомысленной комедии “Каждую среду”. А в “Джулии” он великолепно сыграл Дэшила Хэммета, угрюмого и бескомпромиссного партнера Лилиан, автора романа “Худой”.

За три с половиной месяца съемок Том дважды привозил Троя в Европу, каждый раз на десять дней. Впоследствии он говорил мне, как тяжело дались ему эти долгие периоды жизни врозь. Я смирилась с тем, что организационные дела требовали его присутствия в Калифорнии. Мне не хотелось признавать, что он может злиться, или что я злилась из-за того, что они с Троем не приезжали чаще.

Перед отъездом я наняла няню Тому в помощь. Это была красивая, очень привлекательная молодая женщина, на мой взгляд, весьма сексапильная – я так и сказала Тому. Однажды ночью, во время одного из своих приездов в Париж, Том сказал, что ему надо со мной поговорить – об этой няне, добавил он. Он напомнил мне, что я отметила ее привлекательность, и по тому, как он запнулся, я обо всём догадалась и попросила его замолкнуть. “Не хочу ничего про это слышать”, – сказала я. По-моему, он собирался признаться, что переспал с ней. Я же намеревалась еще месяц после его отъезда жить своим умом и не хотела ссориться – и позже пожалела о своем нежелании его выслушать. Мы и гораздо менее серьезные вещи не обсуждали – надо ли удивляться, что мы никогда не говорили ни о моногамии, ни о том, чего я жду от него во время своих длительных отлучек. Поскольку в первые годы нашей совместной жизни я работала мало, он удивился, когда я начала надолго покидать его ради работы. Сначала был “Кукольный дом” в Норвегии, потом “Синяя птица” в Ленинграде, которую снимал Джордж Цукор, теперь вот “Джулия”. Это было ему внове. Обычно у нас уезжал и возвращался Том. Вероятно, он привык к более “свободным отношениям” с женщинами, но по опыту с Вадимом я знала, что это плохое решение, по крайней мере для меня. Никто, кроме меня, не виноват в том, что оборвала мужа и прекратила, наверно, важнейший разговор, который мог бы пойти на пользу нашим отношениям. Но ни он, ни я больше никогда не поднимали вопрос супружеской измены. Я так никогда и не выяснила, что произошло между Томом и нашей няней, – если вообще что-то произошло.