Ноль ноль ноль - Роберто Савьяно

Чем рискует читатель? Многим. Раскрыть книгу, перевернуть страницу – все это опасно. Стоит открыть томик Варлама Шаламова или Эмиля Золя, и хода назад уже нет. Я истово в это верю. Хотя сам читатель зачастую не подозревает, как опасно знакомиться с подобными историями. Не отдает себе отчет. Если бы можно было выразить в цифрах ущерб, который способны причинить сильным мира сего пытливые взгляды неравнодушных людей, я бы нарисовал диаграмму. Аресты, суды и тюрьмы – сущая ерунда по сравнению с тем, к чему может привести знакомство с фактами и схемами, переживание этих историй как чего-то личного, напрямую тебя касающегося.

Если твой выбор – рассказать о криминальной структуре, взглянуть ее тайнам в лицо, если твой выбор – проследить взглядом пути и финансовые потоки, то есть два способа это сделать. И один из них – неправильный. Кристиан Поведа знал их оба хорошо. Знал, в чем их различия и, главное, к каким последствиям они могут привести. Он понимал, что если ты согласен стать орудием своей профессии: ручкой, компьютером, объективом, то тебе ничего не грозит – выполнишь задание и вернешься домой с трофеями. Но Кристиан понимал и другое: если ты решишь, что орудие твоей профессии – ручка, компьютер, объектив – лишь средство, а не цель, то это меняет все. И вдруг ты ищешь – и находишь, – и в темном тупике появляется дверь, в которую заходишь и видишь другие комнаты и другие двери.

“Сам напросился”. “А чего еще он ждал?” “Он что, не знал, чем это кончится?” Злые, безжалостные вопросы – и в то же время справедливые, законные, заслуженные. Возможно, циничные, но в общем и целом – верные. Но ответа на них, увы, нет. Есть лишь чувство вины, ведь влезая в это дело, ты знал, что и для тебя, и для твоих близких последствия будут ужасными. Знал – и все равно это сделал. Зачем? И снова ответа нет. Вот перед тобой открылся один факт, а следом за ним – еще сотня. И невозможно остановиться и забронзоветь, ты должен идти дальше, копать глубже. И вероятно, ты знаешь, что тебя ждет, знаешь прекрасно – ты не младенец и не дурак. Ты улыбаешься друзьям, коллегам – возможно, признаёшься им, что несколько встревожен, но твой вид не выдает и малой доли твоих внутренних терзаний. Как будто две силы тянут тебя в противоположные стороны. Идет позиционная война, и войска окопались прямо у тебя в животе – именно там все без конца тянет и сжимается, идет непрестанная работа по закручиванию кишок.

И это чувство тоже было Кристиану Поведе отлично знакомо. С детства он был перекати-полем: родился в Алжире в семье испанцев – республиканцев, бежавших из страны в годы франкистской диктатуры, – потом в шесть лет перебрался вместе с ними в Париж. Пытливые глазенки непоседы Кристиана за стеклами очков так и скачут с одного на другое, словно он хочет ухватить то, что прячется в основе, – ведь на самом деле все взаимосвязано, и если умеешь замечать узелки этих связующих нитей, то найдешь ответы на многие вопросы. Этот поиск узелков заставляет его избрать делом своей жизни журналистику. Со своими орудиями труда – ручкой, компьютером, объективом – он ездит по Алжиру, Карибским островам, Чили, Аргентине. Работает военным репортером в Иране, Ираке, Ливане. Его репортажи не вполне отвечают формату теленовостей. Совсем другой подход – как будто ему не надо выполнить задание, набрать материал. За его фотоснимками или между строчек статьи встает живая история, требующая места и кислорода. За картинками, которые он привозит из забытых уголков мира, кроются другие миры, умоляющие, чтобы их извлекли на свет божий. Портреты как звери в клетке: свирепые, но за решеткой вполне безобидные. Они кричат, надрываясь, но стоит лишь повернуть голову, и их уже не слышно.

Кристиан решает бросить свою работу и переходит к съемкам документального кино. Новое орудие его любопытства, объединяющее в себе все предыдущие – ручку, компьютер, телекамеру – и позволяющее наконец рассмотреть зверя в естественной среде обитания. В 1986 году он снимает первый свой фильм: “Чили: воины тени”, о повстанческой группе МАПУ-Лаутаро, боровшейся с фашистским режимом Пиночета. Но лишь добравшись до Сальвадора, он, похоже, находит ту страну, которую искал все это время. То место, где он был по-настоящему нужен, где сошлось все, что было нужно ему самому, – а все остальное было лишь подготовкой. Сальвадор. Страна, истерзанная многолетней гражданской войной, которую Кристиану удалось запечатлеть в 1980 году на пару с его коллегой Жаном-Мишелем Карадеком. Он стал первым фоторепортером, проникшим в ряды повстанцев. “Он на это напросился”. “Сам виноват”. “Зачем играть с огнем?” Опять все те же комментарии – и опять верные, опять уместные.

Годы идут, нарабатывается опыт, нарастает защитный панцирь, но комок в животе никуда не делся. Запечатленные на пленке истории въелись в плоть Кристиана. И теперь они грызут и царапают его изнутри. А когда внутри у тебя ворочается история, то душа мучается в схватках и даже ночи не приносят покоя – пока ты наконец не разродишься.

Его первая документальная лента о Сальвадоре снята в 1991 году. Имя Поведы облетело всю страну. Потом гражданская война прекращается, подписан мирный договор. Это годы вновь обретенной надежды, и вместе с ней в страну возвращается множество беженцев. За время войны из Сальвадора в Соединенные Штаты бежали тысячи детей, потерявшие родителей или нарочно отправленные матерями в безопасное место, подальше от бед и нищеты этой разоренной междоусобицами земли. Бегут также дезертиры и бывшие повстанцы. Так и появляются мары – сальвадорские банды Лос-Анджелеса, взявшие за образец все прочие банды города: афроамериканские, азиатские, мексиканские. Для сальвадорских ребятишек, растущих и мужающих на улицах Калифорнии, мары становятся новыми семьями. Изначально это группы самообороны, чья цель – защита от других банд, нацелившихся на приезжих. Ядро этих групп, вокруг которого собираются дети и подростки, образуют бывшие участники боевых действий с обеих сторон, так что неудивительно, что структура и образ действия этих объединений напоминают военные. Вскоре группировки сальвадорцев наносят поражение мексиканским бандам, а через некоторое время они раскалываются на две большие семьи марерос, различающиеся по номеру занимаемой ими street: “Мара 13”, больше известная как “Мара Сальватруча”, и образованная отколовшимся от нее крылом “Мара 18”. И тут в Сальвадоре заканчивается гражданская война. Страна поставлена на колени, повсюду царит нищета, и для группировок открывается новая возможность: вернуться на родину. Для одних это сознательный выбор, других выдворяет из страны правительство Соединенных Штатов, решившее избавиться от бандитов, уже отсидевших в местных тюрьмах.

Сейчас ячейки мар есть в Соединенных Штатах, в Мексике, по всей Центральной Америке, в Европе и на Филиппинах. Около пятнадцати тысяч членов насчитывают они в Сальвадоре, четырнадцать тысяч – в Гватемале, тридцать пять тысяч – в Гондурасе, пять тысяч – в Мексике. Самая высокая концентрация – в Соединенных Штатах, ни много ни мало – семьдесят тысяч человек. В Лос-Анджелесе “Мара 18” считается самой большой криминальной группировкой. Именно она стала первой принимать в свои ряды представителей других этносов и выходцев из других стран. В основном это ребята от тринадцати до семнадцати лет. Эта армия детей главным образом торгует на улице кокаином и марихуаной. Они не богаты, не ворочают крупными партиями, не подкупают местные структуры. Но на улице они гарантируют живые деньги и непосредственную власть. Это картель розничной наркоторговли, замешанный и в таких видах деятельности, как рэкет, угон автомобилей и убийства. По мнению ФБР, мары – самая опасная сеть уличных банд на свете.