На исходе ночи - Иван Фёдорович Попов

руководства разузнаю о «технике» в других районах. Нельзя также откладывать и дело Прохора…

Где-то теперь Сундук? Скоро ли привезет нам свет и ясность? Не можем мы долго ждать. Нельзя двигаться ощупью, как сейчас, без ленинского прожектора, освещающего дальние повороты пути.

Я мысленно ставлю Сундука в мое положение: что предпринял бы он в первую очередь? Как опытный организатор, он, наверное, не испытывал бы неуверенности, как я сейчас. У него все дела сами собою выстроились бы в разумный черед и порядок. Он оставался бы весел, спокоен, ровен, радостно возбужден предстоящими делами. Он был бы уверен, что успеет сделать все вовремя и как надо, а я весь горю восторженным, нетерпеливым желанием сделать все сразу и бежать одновременно по всем направлениям. Вспоминаю Пушкина, что нельзя смешивать восторг с вдохновением, — «восторг исключает спокойствие», восторг… не предполагает силы ума, располагающего частями в отношении к целому…

Думаю, дело не в природных свойствах характера. Трезвому спокойствию в работе и уравновешенности можно учиться. Если они не приходят у меня сами собой, как у Сундука, то, по крайней мере, можно заставить себя напряжением воли неторопливо все взвесить и логически определить относительную важность каждого из предстоящих шагов.

Пока я раздумывал, Фрол ушел на фабрику. Я тихонько оделся и постарался незаметно ускользнуть из квартиры, чтоб Авдотья не хлопотала о завтраке. Но меня перехватили в сенях. Пришлось вернуться и потерять с десяток минут. Иначе обида перешла бы в отчуждение.

Начались мои пешие странствования по Москве. Длинный это был день и утомительный. Где я только не побывал: в Лефортове, в Сокольниках, в Сущевском, на Пресне. И всюду нашел только какое-то подобие связей; люди, к которым заходил, как будто свои, сочувствующие во всяком случае, но либо ничего о нужных мне товарищах не знают, либо не решаются ничего говорить из осторожности. И только в Хамовниках наконец набрел на рабочего Климова, с которым давно как-то познакомился на одной из общегородских партийных конференций, в роще возле Хорошева. Теперь Климов лежал «хворый» и от новостей по нашей работе сильно отставал. Но все-таки два факта я от него узнал: первое — о том, что ответственный организатор Пресне-Хамовнического района, перешедший недавно на положение профессионального революционера, слесарь Андреев, у которого я хотел осведомиться, не начал ли восстанавливаться Московский комитет, оказалось, исчез — по-видимому, его арестовали; второе — о рабочем Шумкине, тоже слесаре и тоже отличнейшем агитаторе, специалисте по восстановлению порванных связей между предприятиями, — «этот махнул, дорогой товарищ, за границу».

— Как так?

— А вот так — взял да и укатил с тридцатью двумя рублями в кармане, а на языках, кроме «гутен морген», ничего другого по-французски не знает! Спрашиваю его, — а мы с ним дружим пуще братьев: «Зачем ты, Шумкин, собрался?» А он говорит: «К Ленину!» — «К Ленину?» — переспрашиваю его, а сам даже растерялся, говорю: «Кто ты такой, Шумкин? Хоть ты и замечательный агитатор, но все-таки не настолько же, чтобы так просто тебе к Ленину приехать. Да Ленин о тебе и не знает». А Шумкин отвечает: «Не могу больше… хочу твердо знать, что надо делать. Расспрошу у товарища Ленина, хочу услышать от него самого, потому что кругом несусветный разброд. Пришлю, говорит, тебе открытку всего со словами: «Доехал, разговариваю!» — И шутит: — Понимай тогда: наш Шумкин с Лениным увиделся!»

Михаила я застал в союзе у фармацевтов. Возмущение его моим поведением на «частном совещании» еще больше возросло: «Ты еще мелко плаваешь, Павел, чтоб руководить и решать». А по существу Михаил повторял одно только соображение, что сейчас пока лучше не соваться в драку и взять от меньшевиков то, что нам предлагают без споров. «А что мы воздержимся в эту смутную пору от междоусобной фракционной борьбы, так этим мы только увеличим среди беспартийных рабочих свой авторитет».

Расстались мы с ним враждебно, как когда-то в квартире у Василия, во время увлечения Михаила «боевизмом».

Среди дня, в «Вятском издательстве», я встретился с Клавдией в те часы, как было заведено у нее с Сундуком. Часы эти были удобны тем, что можно было поделиться новостями, собранными до полудня, и передать поручения на вечер и на следующее утро.

О вчерашних наших спорах она сразу объявила, как только мы вошли в складскую каморку позади магазина, что все обдумала, все поняла, во всем согласна со мной. А что же положило конец ее колебаниям? Встреча и разговор сегодня утром с Михаилом. Он изложил ей план совещания беспартийных рабочих и выработки там «общей» платформы. Она ответила ему, что это значит извращать понятие о партии, как передовом отряде рабочего класса. Я похвалил ее.

Но все-таки какие-то опасения у нее остаются:

— Не оторваться бы нам от широкой массы рабочих, Павел?

— Ты скоро убедишься, Клавдия, какой вздор ты несешь. У меня к тебе безотлагательное поручение первой важности: организуй мне как можно скорее и где найдешь конспиративнее встречу с Тимофеем, Ветераном, Василием.

Я назвал ей еще четырех активных работников из подрайонов: дядю Алешу от Бромлея, он помогал когда-то в устройстве митингов у ворот, Спиридона от Эйнем, Бескозыречного с Голутвинской, молодого парня по прозвищу Кречет с Мещеринской мануфактуры. И, наконец, хорошо бы зазвать Ивана Елистратовича Жаркова. А может быть, его надо предварительно подготовить? Пораздумав, решили, однако, не торопиться с ним, а зайти и разведать: если он охотно откликнется, то звать, а если колеблется, то мне встретиться с ним особо.

Клавдия как-то особенно задорна и весела сегодня.

— Ты слышал, — говорит она, — что вчера сказали про нас, когда мы стояли в сенях?

«Ты» звучало у нее сегодня уверенно и просто.

Я вспоминаю эти долетевшие вчера до нас из глубины квартиры слова «не нацелуются, знать, никак». Она смотрит на меня, улыбается так хитро, как сообщник улыбается сообщнику. Зачем она это напоминает? И мне хочется, назло ей, схватить ее за плечи и расцеловать. Но я же ей обещал: «Никакой близости, кроме дружбы…» Зачем я ей это обещал?..

Клавдии предстояло немало хлопот, чтоб устроить возможно скорее задуманную мной встречу с работниками района. Но она уверяла, Что успеет еще свести меня к Соне. Соню она с утра временно «перекинула» к Степаниде.

— Чтобы очистить для тебя ночевку у адвоката, — ты же там прописан, и было бы неразумно не пользоваться легальным жильем, а бегать по случайным ночевкам. Наконец, тебе нужен тихий угол, надо же тебе как следует проштудировать «Материализм и эмпириокритицизм». А Соня? Я уже заказала для нее паспорт у Ивана Семеновича, и комнату ей