Лэшер - Энн Райс

У него оказался очень выразительный голос, который былудивительным образом похож на голос Майкла, но, как ей показалось, отличалсялирической протяжностью. Кроме того, он говорил без малейшего акцента. Всякиезвуки заставляли его подпрыгивать. Он то и дело мял в руках жилет Роуан,очевидно, желая прощупать структуру ткани, и почти не переставая смеялся.

В аэропорту он постоянно принюхивался то к воздуху, то ккоже Роуан, делая многократные попытки ее поцеловать, так что она былавынуждена всякий раз их пресекать. К этому времени он уже вполне освоился свертикальным положением тела и ходил как нормальный человек. Когда они вошли ввестибюль аэропорта, им овладело столь радостное возбуждение, что он началбегать и прыгать, а услышав звуки, льющиеся из радиоприемника, которыйпроносили мимо, принялся под них раскачиваться из стороны в сторону, словно втрансе. Подобные детские выходки ей доводилось наблюдать снова и снова.

Наконец они сели в самолет, летящий в Нью-Йорк, которыйизбрали только по той причине, что он был ближайшим по расписанию. Ей было всеравно, куда отправиться, лишь бы поскорее покинуть родной город. Охваченнаяпаникой, она испытывала потребность защищать своего ребенка, пока он неуспокоится и наконец не разберется, что за странное явление природы собойпредставляет. Она ощущала за него ответственность и относилась к нему так,будто имела на него права. Эти чувства одновременно волновали и пугали ее,равно как вызывали в ней неуемную гордость.

Она дала рождение этому существу, сотворила его тело. Ипоэтому никому не позволит распоряжаться его судьбой, никому не даст забратьего у нее и где-нибудь запереть на замок. Но при всем при том она понимала, чтоне способна трезво мыслить. От всего происшедшего у нее путались мысли. Крометого, после родов она еще была очень слаба и все время, пока они находились ваэропорту, пребывала на грани потери сознания. Когда они садились в самолет, онподдерживал ее, торопливым шепотом комментируя свои попутные впечатления иприправляя их замечаниями, основанными на некоторых событиях прошлого.

— Мне все знакомо. Помнится, Джулиен говорил, чтонастанет эра чудес. Он предсказывал, что те механизмы, которые были такнеобходимы в его время, устареют уже через десяток лет. «Взгляни на этипаровозы, — сказал бы сейчас он, — как быстро они ездят по рельсовойдороге. А каковы автомобили! Никогда бы не подумал, что на них можно так скоропередвигаться». Понимаешь, в чем штука? Он все это предвидел. И еслисобственными глазами узрел бы самолет, то, очевидно, был бы в восторге. Я дажезнаю, как работает мотор. Высокооктановое топливо получается из вязкой жидкостии превращается в пар, и…

Роуан снова и снова пыталась угомонить его словоохотливость,которая до чрезвычайности ее утомила. Наконец ей удалось найти выход: онауговорила его попробовать писать. Но оказалось, что делать это он совсем неумеет — не умеет даже держать ручку. Но зато он мог читать и с любопытствомразглядывал всякий кусок бумаги с напечатанным текстом, который попадался ему вруки.

В Нью-Йорке он потребовал, чтобы Роуан купила емумагнитофон. Когда она засыпала в номере «Хемшли-палас», он начинал бродить покомнате взад-вперед, и когда ему в голову приходила какая-нибудь любопытнаямысль, бросался к магнитофону, чтобы наговорить ее в микрофон:

«Теперь у меня появилось настоящее ощущение времени, егопульсирующего ритма. Создается такое впечатление, будто до изобретения часов вмире существовало чистое тиканье, некое естественное измерение времени,возможно, связанное с биением наших сердец или ритмом дыхания. Я испытываю насебе действие даже малейших изменений температуры. Холод мне явно не по нутру.Я не чувствую, когда голоден, а когда нет. Но Роуан должна хорошо питаться. Онаслаба, и от нее пахнет болезнью…»

Роуан проснулась от невероятного эротического возбуждения —он так сильно сосал ей грудь, что у нее заболел сосок. Вскрикнув и открывглаза, она увидела его голову у себя на груди, а пальцы — на животе. Вторая,левая грудь на ощупь была тверда, как кусок мрамора.

На мгновение ее охватил страх. Ей захотелось позватького-нибудь на помощь. Оттолкнув его, Роуан сказала, что закажет еду для нихобоих, и после того, как повесила трубку, собралась сделать еще один звонок.

— Кому? — строго осведомился он.

Его детское лицо уже стало немного удлиняться, голубые глазаутратили былую округлость, а веки слегка опустились и обрели более естественныйвид. Он резко выхватил телефонный аппарат у нее из рук.

— Больше никому не звони, — грозно заявил он.

— Я хочу справиться о здоровье Майкла.

— Его здоровье или нездоровье не имеет для нас никакогозначения. Куда мы держим свой путь? Что собираемся делать?

Роуан была такой уставшей, что с трудом держала глазаоткрытыми. Он легко поднял ее на руки и понес в ванную, чтобы, как онвыразился, смыть с нее все запахи — болезни, родов и Майкла. Особенно егораздражал запах этого ирландца, его «невольного» отца.

Однажды, когда они сидели напротив друг друга в ванне, ееобуял откровенный ужас. Казалось, будто он в буквальном смысле являл собойобретшее плоть слово, которое взирало на нее своим круглым, белым, с розовымдетским румянцем ликом. На груди у него не было и намека на волосатость,лучезарный взор был исполнен удивления и восхищения, а губы были изогнутывоистину в ангельской улыбке. Глядя на него, она была готова вновь закричать отужаса.

Когда принесли еду, он снова захотел ее молока и принялсясосать грудь, так что она чуть было не закричала от боли.

Пришлось ей на него шикнуть, упирая на то, что их могутуслышать служащие отеля, которые в это время находились в другой комнате.Подождав, пока за дверью утихнет звон серебряной посуды, он вновь жадноприсосался, на этот раз к другой груди. Из ее сосков лучами изливалось по телупленительное вожделение, которое было настолько восхитительно, насколькоболезненно, так что провести между тем и другим грань было невозможно. Междутем Роуан попросила его быть нежнее.

Встав над ней на четвереньки, он явился ей во всей красе,демонстрируя знак своего мужского достоинства, который к этому времени слегкауплотнился и приподнялся. Потом он прижался к ее губам поцелуем и глубоко вошелв нее. Ее лоно, еще не вполне оправившееся после родов, являло собой незажившуюрану. Тем не менее, сцепив руки у него на шее, она всецело отдаласьсатанинскому наслаждению, несмотря на то, что оно могло стоить ей жизни.