Распускающийся можжевельник - Кери Лэйк

дверь. Я должна закричать на то, что он собирается сделать, чтобы заставить его остановиться. Я должна побежать обратно по коридору и предупредить остальных. Я уверена, что если бы я сказала ему остановиться, он бы остановился, но я парализована.

Немая.

Я открываю рот и в ужасе наблюдаю, как Рис бьет Ивана кулаком в грудь, и раздающийся эхом треск — звук, которого я никогда раньше не слышала. Зверского разрушения. Только он снова не отступает.

Крик, скорее животный, чем человеческий, отражается от стен, и когда я прижимаю руку ко рту, чтобы сдержать крик, рвущийся из горла, непрошеные вспышки воспоминаний проносятся в моей голове в быстрой последовательности.

Грохот цепей. Темная комната. Смех Ивана. Щекотание насекомых, бегающих по моей коже. Мучительная боль, разрывающая меня изнутри. Крики. Мои крики. Громкие и ужасные крики разрывают мою грудь.

Я так сильно сжимаю глаза, что вспышки неровного света проникают за мои веки со скрежетом зубов, и когда я открываю их, крики Ивана замирают до бульканья.

Когда Рис наконец поднимает руку, на его ладони остается кровавая масса, все еще пульсирующая в такт последним ударам жизни Ивана. Рис наклоняет голову и смотрит туда, где глаза Ивана выпучиваются, как два блюдца, его мышцы дрожат от шока.

Мое тело отражает его, как будто это мое сердце лежит на ладони Риса. Каждый мускул под моей кожей дрожит, как резиновая лента, готовая лопнуть.

Однако ни страх, ни неверие не завладели моим голосом и не завладели моим телом. Я видела пытки и их ужасные последствия и почувствовала искреннюю боль сочувствия к этим жертвам — невинным людям, которые не заслуживали такой жестокой и бессмысленной смерти. Странный гул под моей кожей, когда я смотрю в замочную скважину, — это не мольба моего тела о сострадании или милосердии, а глубокий уровень удовлетворения. Искупление.

Оправдание.

Злое возбуждение, которое вызывает тошноту у меня в животе.

Я сосредотачиваюсь на Рисе, все еще стоящем на коленях рядом с Иваном, прижав подбородок к его груди, которая поднимается и опускается с легкими вздохами, пока он исследует плоть на своей руке. Как будто отнимать жизнь не сложнее, чем вытирать кровь с его клинка.

Он — воплощенная мести. Дьявол. Мой темный посланник боли и возмездия.

Я должен бояться его, но я не боюсь.

И я знаю почему.

Холодный шепот реальности вызывает мурашки по моей коже, когда правда оседает в моей голове. Мне нравилось наблюдать за болью Ивана. Его страдания. Признание настолько леденящее, что я едва могу признать его в своей голове, не говоря уже о том, чтобы произнести вслух. Звуки агонии, которые когда-то истекали кровью из моей собственной груди, теперь с садистским удовольствием отдаются у меня в голове. И в самых темных глубинах моей души я жажду большего.

Не только из-за меня, но и из-за каждой жизни, которую он отнял. Из-за каждого ребенка, которого он убил.

Он не заслуживает своего сердца. В любом случае, оно никогда ему не помогало.

Второй крик повторяет первый, и Рис поворачивает голову вправо, где, как я предполагаю, вне поля зрения сидит Дэмиан. Он бросает сердце Ивана на голос, и крик усиливается до ужаса. Возвращая свое внимание обратно к Ивану, Рис вытаскивает длинный ужасный клинок из кобуры и приставляет его острие к горлу Демиана.

Мои мысли возвращаются к словам в папином дневнике, историям которые я уверена, он оставил после себя как поучительную историю о ненависти и ее неосуществимом разрушении. И все же, вот я сижу, наслаждаясь жестокими пытками другого человека.

Стыд гложет мою совесть. Я не могу смотреть.

Падая спиной на землю, я отрываю взгляд от ужаса того, что происходит дальше. Прямо как в моем сне. Еще один череп, который добавится к мрачной коллекции Риса.

Возможно, я действительно сделала его таким. Возможно, я монстр, а он просто способный приспешник.

Я ползу по гравию, спотыкаясь, чтобы подняться на ноги, и вслепую бегу по туннелю обратно к свету.

Подальше от темноты.

Я все еще не сплю, когда дверь открывается, а затем со щелчком закрывается. Повернувшись спиной к Рису, я лежу с миллионом мыслей, проносящихся в моей голове, а именно почему я все еще лежу в его постели. В окружении черепов жертв, которые вероятно умерли столь же ужасной смертью. Я просто предполагаю, что они были такими же плохими людьми.

Однако меня беспокоит не то, что я наблюдала, как Иван умирает жестокой смертью. Он совершил более отвратительные преступления по отношению к другим, и по общему мнению, вероятно заслуживал худшей участи, чем эта.

Я хочу сказать, что все дело было в выражении лица Риса. Никаких эмоций. Никаких колебаний. Никакого контроля.

Это действительно то, о чем я должна спрашивать прямо сейчас, о чем спрашивал бы нормальный человек. В конце концов, я уже испытывала муки его хватки раньше, ожидая, когда смерть заберет меня.

Однако, по какой-то причине, он остановился на мне. Он минуту боролся за свой контроль, но остановился.

Я хотела бы, чтобы мой конфликт имел какое-либо отношение к страху, что он возможно, сделает то же самое со мной во время одного из своих отключений, но это не так.

Я не боюсь Риса. Я никогда не боялась. Даже сейчас, когда увидела его жестокость из первых рук.

И это то, что пугает меня больше всего. Если бы я ничего не сказала об Иване, возможно его бы пощадили, но небольшая часть меня не приняла бы такую несправедливость. Я знаю это. Вот почему я рассказала Рису свой самый темный секрет, тот, который я поклялась никогда никому не рассказывать. Темная сторона моего разума желала этого, и признавшись в своей боли, я отправила Риса на миссию мести.

Потому что я больна. И он тоже. Мы идеальная, запутанная пара, обреченная на боль, подобную печальной трагедии.

Мотылек, влюбившийся в пламя.

Он жнец, а я его ученик.

Возможно, старуха была права. Возможно, я ведьма. Возможно, зло Калико которое когда-то просочилось в мои кости, пробудилось. То, что я ничего не чувствую к Ивану, является доказательством того, что моя кожа онемела, а сердце стало таким же холодным, как жажда мести, которая течет в моей крови.

Та же месть, что руководила руками Риса, пожинающего плоды.

Хруст гравия звучит под его шагами взад-вперед. Это прекращается. Прерывистый вдох и стон. Наступает тишина.

Кровать прогибается, и я зажмуриваю глаза, сворачиваясь в тугой комочек подальше от него.

Я внутренне вздрагиваю от прикосновения его рук к краю моего тела и короткой пряди его волос, которая впивается мне в позвоночник. Он осыпает поцелуями мою кожу, его руки дрожат на мне, такие мягкие, как шепот, танцующий над поверхностью.

— Прости. Мне так жаль. Его тихий голос едва различим, но я чувствую, как его извинения обдают жаром его дыхания мою спину.

Я закрываю глаза, позволяя слезам капать на хлопковую подушку, когда