Вечный странник, или Падение Константинополя - Льюис Уоллес

Вокруг стояло множество зевак, среди них были и мужчины, однако они оцепенели от ужаса. Не двигался никто, кроме Сергия. Он один увидел, чем вызвана гневная вспышка, и понимал, какое последует наказание.

Несколько шагов до стены негр преодолел едва ли не бегом. Оказавшись на месте, он, по велению своей дикой натуры, вознамерился проследить за падением своей жертвы, однако порыв ветра швырнул полу алого плаща ему в глаза, и он приостановился, чтобы откинуть ее. Грек за это мгновение успел увидеть внизу острые камни, пену разбивающихся о них волн и вцепился своему противнику в голову — зубцы позолоченной железной короны врезались ему в кожу рук, показалась кровь. Несчастный извивался, в уши Нило — вот только они были мертвы — врывался вопль о пощаде. Тут подошел Сергий и схватил грека.

Нило не сопротивлялся. Освободив глаза от плаща, он глянул на нежданного заступника, а тот, не зная о глухоте негра, увещевал:

— Во имя любви к Господу нашему, во спасение собственной души, не убивай его!

Сергий не мог тягаться с Нило мощью, однако был почти столь же высок; пока они стояли, глядя друг на друга, лицом к лицу, явственно проступила разница в их обличьях. Ярость на черной физиономии сперва сменилась радостным удивлением, а после расцвела узнаванием.

Византиец спешно вскочил на ноги и, в свою очередь охваченный кровожадным порывом, выхватил меч. Впрочем, Нило опередил его; острие копья неожиданно придало убедительности новым попыткам Сергия решить дело миром.

Вокруг уже собралось множество зевак. Глазеть на распрю людям всегда сподручнее, чем на мирную беседу, в каком бы тоне она ни велась. Многие бросились Сергию на подмогу, кто-то принес поверженному юноше шляпу, слетевшую по ходу стычки, другие помогли ему оправить платье; поздравив его с тем, что он сумел сохранить жизнь, доброжелатели окружили его и увели прочь. Возобладать над таким гигантом! Как же силен духом должен быть этот молодой человек!

Сергию отрадна была мысль, что он спас византийца. Теперь перед ним стояла следующая задача — успокоить юную княжну. Не нужно было обладать пылким воображением, чтобы представить, каким мучительным оказалось для нее это происшествие; Сергий и так был понятлив, а решимость еще обострила его чуткость. Подозвав Нило, он поспешил к паланкину.

Сделаем паузу, прервем совсем ненадолго наше повествование — причем только ради самого же читателя. Ему необходимо понимать, насколько обстоятельства благоприятствуют романтическому развитию отношений между Лаэль и Сергием, — мы боимся, что он позволит своему воображению разыграться. Да, действительно, период рыцарства тогда еще не закончился; мужчины носили доспехи и в бою прикрывались щитами; женщины являлись предметом поклонения, разговоры между влюбленными велись в стиле высокой куртуазности; с одной стороны, преобладала застенчивость, с другой — выспренние призывы ко всем святым как свидетелям клятв и обещаний, которым ни один святой, даже с самой сомнительной репутацией, никогда не стал бы внимать, а уж тем более верить; однако при этом нельзя не учитывать одного или двух обстоятельств. Описанные выше нравы отнюдь не были в ходу среди христиан Востока, а в Константинополе и вовсе не прижились. Двое Комнинов, Исаак и Алексей, куда больше приблизились к западному идеалу рыцарства, чем кто-либо из византийских воинов; может, они и не были единственными подлинными рыцарями Византии, но явно были последними; впрочем, даже их ошеломляли причудливые манеры высокородных франков, встававших лагерем возле их ворот на пути в Святую землю. Соответственно, язык повседневного общения между уроженцами Востока был прост и не столь сильно замаран тем, что можно назвать набожным сквернословием. Беседы их зачастую отличались занудным многословием, однако никогда не состояли из преувеличений и богохульств. Педантизмом они отличались только на письме. Из этого читатель может составить себе мнение о встрече Сергия и Лаэль. Кроме того, следует помнить, что они были молоды; она — дитя годами, он — дитя за отсутствием жизненного опыта. А дети всегда ведут себя непосредственно.

В тревоге приблизившись к паланкину, послушник обнаружил его владелицу в бледности и смятении. Нило был совсем рядом, она увидела обоих одновременно и в естественном порыве протянула в окно руку. Трудно было определить, кому из двоих она предназначалась. Сергий заколебался. Потом девушка обратила к нему непокрытое лицо.

— Я вас знаю, знаю! — воззвала она к послушнику. — Ах, как же хорошо, что вы здесь! Я так напугалась, так напугалась — никогда больше не выйду из дому. Останьтесь со мной, я вас очень прошу, это будет так мило с вашей стороны… Я не хотела, чтобы Нило убил этого человека. Я только хотела, чтобы он его прогнал, чтобы меня оставили в покое. Он день за днем преследовал меня, стоило мне выйти из дому. Как покажусь на улице — он тут как тут. Отец велел мне брать с собой Нило. Он же ведь его не убил?

Все это время она держала руку протянутой, будто дожидаясь, что ее возьмут. Слова лились потоком. Глаза глядели искательно и были несказанно прекрасны. Речь ее казалась столь же невинной, как и она сама; с той же невинностью он взял ее руку и задержал в своей, отвечая:

— Он не пострадал. Его увели друзья. Ничего не бойтесь.

— Вы его спасли. Я все видела — у меня прямо сердце остановилось. Как я рада, что он жив! Теперь мне не страшно. Мой отец будет вам благодарен, а он человек щедрый и любит меня почти так же сильно, как я люблю его. Я незамедлительно направлюсь домой. Ведь так будет лучше, да?

Пусть Сергий и успел вытянуться в полный мужской рост, но такого ему еще переживать не доводилось — ни такого, ни чего-либо подобного. Ладонь, чуть свернувшись, легко лежала в его руке. Он вспомнил, что однажды в келью к нему залетел голубь. Оконце кельи было столь мало, что голубь, видимо, посчитал его удобным местом для гнезда. Сергий вспомнил, что принял птицу за посланника Небес, которого ждал всю жизнь, по которому всегда тосковал, — и ему захотелось оставить птицу себе, ибо он не сомневался: рано или поздно та найдет способ передать ему нужную весть. Он взял заблудившееся существо в руки и начал выхаживать его с несказанной нежностью. Каким же благом порою оказывается то, что воспоминания не уходят в глубины, их легко вернуть; сейчас послушнику вспомнилось, что тот крылатый нунций на ощупь был точно рука, которую он сейчас держал в своей, — почти такой же мягкий, столь же притягательно-живой — и он так же едва ощутимо вздрагивал. Да, только ради той птички он не выпускал эту ладонь, пока отвечал:

— Да, полагаю, так будет лучше, и я провожу вас до дома вашего отца.

Он обратился к носильщикам:

— Спускайтесь от стены по большой лестнице. Княжна желает вернуться домой.

Чувствовать себя мужчиной, проявляющим заботу о беззащитном существе, было освежающе приятно. Паланкин двинулся, послушник занял место рядом с окном. Пальцы маленькой руки все еще лежали на шелковой обивке, подобные розовым жемчужинам. Он смотрел на них в томлении, но одновременно им овладела скованность. Розовые жемчужины сделались для него священны. Ему захотелось защитить их от пыли, которую приносил проказливый ветер. Ветра неугомонны. Солнцу, садившемуся в позлащенные воды Мраморного моря, следовало бы пригасить лучи, которым оно дозволяет на них падать. Ведь сколько уже светит солнечный диск, пора бы ему понять, что некоторым вещам избыточное сияние во вред. Кроме того, ему хотелось заговорить с Лаэль, осведомиться, продолжает ли она испытывать страх, — но он не решался. Куда подевалась его отвага? Совсем недавно, отбирая у Нило юного грека, он позабыл о своей робости. То была удивительная перемена. А теперь непонятная неловкость неприятно сковывала его члены. И почему им овладевало смущение, когда люди останавливались на него поглазеть?