Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа - К. У. Гортнер

Когда осенние ветры принялись трепать флаги с изображением нашего быка, под палящим солнцем мы собрались на проводы Чезаре. Он отбывал во Францию во главе эскорта, который не только затмевал тот, что сопровождал Хуана в Испанию, но и дал Риму обильную пищу для разговоров: из уст в уста передавали, будто подковы у его лошадей из серебра, а ливреи слуг отделаны настоящим золотом.

Все это, конечно, было неправдой. Лошадей и слуг набралось немало, но на них не было ни серебра, ни золота. Чего не скажешь об их хозяине. Папочка, исполненный решимости снарядить сына как принца, каким тот и намеревался стать, продал приходы прежнего кардинальства Чезаре за двести тысяч дукатов, и эти деньги обратились в отделанные драгоценностями одеяния. Мой брат облачился в белый дамаст, украшенный жемчугом, его роскошный бархатный плащ на французский манер свисал с одного плеча, на шляпе с пером сверкали рубины, а лицо было укрыто прозрачной полумаской, скрывавшей следы недавней болезни. Меня тревожило, что он уезжает, так и не оправившись, но ввиду напряженных отношений между ним и Альфонсо его отъезд устраивал всех.

– Лючия, ты должна беречь себя! – На прощание Чезаре крепко сжал мою руку. – Я жду от тебя только веселых писем. – Он боком придвинулся ко мне. – Мое отсутствие не продлится долго. Когда вернусь, сделаю так, чтобы никто больше не смел бросать нам вызов.

Он имел в виду свое намерение обеспечить главенство нашей семьи, к которой теперь принадлежал и мой муж, но в его голосе мне померещилась угроза. Я попятилась. Мы стояли в нескольких шагах от папочки, который сидел на возвышении, выходящем на пьяццу. Вокруг нас собрался папский двор, а народ, выстроившись вдоль огороженного проезда, гоготал и пил бесплатный кларет из фонтанов.

– Ты тоже береги себя. – Наконец я заглянула в его глаза, похожие на прожженные в маске отверстия. – Forza e in bocca al lupo[76]. Проявляй во всем умеренность ради нашего спокойствия и твоего здоровья.

Он прищурился. Потом улыбнулся и наклонился ко мне для прощального поцелуя. Я чуть не охнула, когда он укусил меня за губу.

– Не уходи далеко от загона, – прошептал он. – Оказалось, что видеть тебя влюбленной в другого для меня гораздо труднее, чем я думал.

Прежде чем я успела ответить, он повернулся к папочке, взмахнул шляпой и опустился на колено – поцеловать папскую туфлю. Папочка обнял его. Когда Чезаре вышел на пьяццу, где его ждал мантуанский жеребец, я посмотрела на отца. На его лице появилось выражение холодного удовлетворения. Какой контраст со слезливой печалью во время проводов Хуана!

О боже! Неужели папочка даже сейчас, вместо того чтобы радоваться за сына, которого он возвысил, продолжает скорбеть о том, которого потерял?

* * *

Наступили и ушли в запахе благовоний и череде месс рождественские праздники. Со вкусом облатки на языке мы встретили 1499 год и карнавал – время потворства плотским желаниям, предшествующее Пепельной среде[77] и строгости Великого поста. Мы с папочкой и Альфонсо облачились в усыпанные бисером маски и вышли на балкон замка Святого Ангела, чтобы приветствовать празднующих. Но зима стояла суровая, дул кусачий ветер, не прекращались дожди, из-за которых Тибр вышел из берегов, а потому гуляющих было мало, но мы все равно оставались под дождем около часа. Наконец мы вернулись в помещение, промокшие до костей.

– Ваш знаменитый римский карнавал не ахти что, – заявил дрожащий Альфонсо, когда мы раздевались у себя в покоях, чтобы нырнуть в приготовленную для нас большую медную ванну, устланную материей.

Он с головой ушел в розовую воду, а когда вынырнул, его волосы жидким золотом ниспадали со лба на лицо. Недавно он отпустил бороду, и теперь она сверкала серебром цветочных лепестков, а он смотрел на меня своим ленивым взглядом, который я успела так хорошо изучить.

Мы так и не возвращались к нашему спору. Но и месяцы спустя меня не отпускало беспокойство, связанное с его подозрениями в адрес нашей семьи. Теперь поднимать этот вопрос не имело смысла – Чезаре еще долго пробудет при французском дворе. И все же меня кольнула тревога, когда Альфонсо, поманив меня пальцем, сказал хрипловатым голосом:

– Иди ко мне.

Я приплыла в его объятия. Когда он притянул меня к себе, я уткнулась в его восставшую плоть и задрожала.

– Мне холодно. Ты должна меня согреть.

– Не чувствую, чтобы тебе было холодно. – Я уперлась руками в грудь Альфонсо, отталкивая его.

– Ты отказываешь мужу? – прорычал он.

– Твоя борода царапается. – Я показала на его подбородок. – Меня словно медведь целует.

– Что – моя борода? А вы не знаете, мадонна, что бороды сейчас в моде среди знатных господ? Все, у кого она растет, отращивают бороду, а если у кого не растет, то он…

– Покупает парик для лица? – поддразнила я его, и Альфонсо снова притянул меня к себе. Мое тело было как скользкий угорь, попавший в сеть его рук.

– Ну-ка, поцелуй меня, – потребовал он, и я подчинилась.

Чувствуя бедром, как горячо его желание, я наконец решилась:

– Ты все еще сердишься из-за того, что сказал тебе Чезаре в тот день?

– Я забыл об этом, – ответил он, но морщины на его лбу сказали мне, что это не так. – И никогда не сердился. Твой брат – Борджиа, его гордыня слишком велика. Откровенно говоря, они с Санчей составили бы идеальную пару. – Он хохотнул. – Или кончили бы тем, что убили друг друга в постели.

– Но во мне течет та же кровь Борджиа, – не отставала я, желая услышать, что он думает на самом деле. – И если ты сомневаешься в нем, то точно так же ты должен сомневаться и во мне.

Он взял мою руку, подвел ее под водой к своей восставшей плоти.

– По-твоему, это свидетельствует о том, что я сомневаюсь в тебе? – Он приподнял меня, подтащил к себе. Стон сорвался с моих губ, когда он вошел в меня. – Я не сомневаюсь в тебе, Лукреция, – прошептал он. – Я хочу тебя, жажду. Всегда.

Вода выплескивалась через края ванны на пол. Его стоны зазвучали так громко, что я стала хихикать, прикрыла ему рукой рот, чтобы эти звуки страсти не услышали слуги за дверями, а слуги вечно подслушивали.

Его это не волновало, а когда мы приблизились к концу, перестало волновать и меня. Но я не упустила из виду, что он так толком и не ответил на мой вопрос.

* * *

Ветры ослабли. Из-за хмурых туч появилось солнце, и мы отправились за город, желая пообедать и поохотиться на вилле одного кардинала. Энергия в Альфонсо била ключом: за день он добыл двух перепелок и пять зайцев, принесенных ястребом, которого папочка подарил ему на Рождество. Птица была прекрасная, ее за большие деньги доставили в Рим откуда-то с северных просторов Исландии. Альфонсо влюбился в эту птицу с первого взгляда: назвал ее Бьянка, поселил в отделанной серебром клетке в наших покоях, кормил сырым мясом из собственных рук, заказал ей позолоченные путы и отделанный сапфирами клобучок, что добавило небесно-голубой тон в ее оперение.