Дожди над Россией - Анатолий Никифорович Санжаровский

этому два… Два-а года! Прокинешься и не знаешь, чем до вечера доехать. Уж за праздник великий примереть. А он отсадил от праздника. Побрезговал. А за что? Есть грех… До того зажилась на белом свете, что забыла… отошло из памяти родителево лицо. Правда, не навсегдашко… Так, по временам стала забывать родителя в лицо. Разве это не грех? Не за это ли и Боженька отсаживает от себя?.. Пашеньку выбрал…

Ещё долго старуха не отходила от тёти Паши.

Наконец прижалась к своим делам.

— Я как собака. Есть что сказать, но каковски сказать? Не знаю. Никак не подступлюсь.

— А вы начните сначала. И всё по порядку.

— А! У нас один непорядок… Такую похабель скрутили… Ну да… Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Это в писании. А у нас сперва было глупство. Соседский петушака раскидал мне лукову грядку. Эка невидальщина! Безо всякой злости кинула дубец, отогнать восхотела. Отогнала… На месте прибила! В жизню ни во что не попадала. Купырь мой болотный, бывало, забудет перед обедом перекреститься, заедет ложкой в борщ. Сижу с благоверником ря-до-ма, хочу по лобешнику подучить и то промажу. А тут… Я перед соседонькой на колени. Клавушка свет наш Ягоровна! Прости! И в мыслях не крутилось! Выбирай взаменки любых два моих петушины, только сердце не дёржи… Да куда там! Засупонилась Клавушка наша. Пчернела. А бабёшка балованная, с дурцой зародилась. С чем зародилась, с тем и живёт… Ага… Скрозь заносится, мордарий к небу дерёт. Знамо, заменку отпихнула, пошла чертей молотить. Клавуня секретарка в сельсовете. Власть! Бровью водит, локтем пишет… Откуда что берётся! Вор приходит украсть да погубить. А эта не приходила. Не приходя погубила. Заткала, как паук муху. Сляпала бумажку, что я не была в иждивенцах у мужа, сбегала в собесий и меня сдёрнули с пензии.

— Вы с мужем расписаны?

— То-то и да, что нет. Ой… Совсема зарапортовалась. В росписи мы, в росписи! Неотлучная я бокогрейка. Всю жизнёнку свою изжила с загсовой запиской. Да что та записка? В могиле в головы подложишь? Мягче будет? Не будет… Он и из земли подтвердит, что мы жили вместях. Что он имел ампутацию руки и тяжёлую инвалидность. Что я двадцать пять годов не от… и на секунд не отбегала от постели. Си-ильно он недужился… Как помер, по-людски дали пензию. А после петуха собесий сверху заслал эту донесению…

Старуха выдернула из узла один листок.

Развернула, по слогам прочитала:

— «Выплата пенсии прекращена правильно, поскольку Мелекедурский сельсовет ранее выданную справку об иждивении отозвал». Леший-красноплеший их правил! Кто же мне подможет? Сам? Бы-ыстро сгорел… Закрылся от меня крышкой и во-он каким толстым холмом земли… Он в спокое, в тепле… без нервов анафемец лежит… А ты бейся, как знаешь. Я в один суд, я в другой суд… Повыше, поглавней… Никак до правдоньки не проломлюсь. Два лета уже этой катавашке. И крутят, и крутят эти нерводралы мне головоньку на старости… Истории много, по-олный чувал…

Она развязала тугой платок, но от её бумаг стало как-то темней в моём коридоре.

Я и раз, я и два перечитал всю горку в платке и растерялся. Ни собес, ни суды не разберутся. А я, девятиклашка, всех рассуди? Или я бог правосудия?

Может, лучше не лезть в эту пенсионную эпопею? Полёживай себе да подсматривай на халтай в дырочку все кина. Тогда чем жить этой старухе?

И собес, и суды уютно сидели на одном сучке, на справке, что «по хозяйственным книгам сельсовета Оськина Е.Ф. на иждивении своего мужа, Оськина И.Е., не значится». Сучок-то липовый! Ну не будь старуха иждивенкой, разве б сельсовет подпустил её к пенсии? А после петушиной заварушки секретарша из мести и подсунь этот пасквиль. Это ж любому лесному пеньку ясно!

Мимо метеором прожгла по коридору нянечка, на бегу отпахивала двери все вподряд.

— Ходячие-бродячие!.. Скакучие-мотучие!.. Кривые и ровные!.. Хватя торговать мордой![180] Все в клуб! В клуб, лодыряки! Поразлеглись, как на пляжу! А того нету в понятии — приехал депутатко из самой из Москвищи! Слуга! Поет! Устамши! Все на встречку! А то с им одни пустые стулки повстрелись!.. Все!..

Больничка задвигалась, засуетилась, закружилась.

Kому неохота глянуть на живого столичанского поэта?

Поэт поэтом, но надо и отрабатывать должок.

Клуб и больницу тайный повязал уговор.

На всякие там лекции, на встречи больница обязана выставлять весь наличествующий состав гостю. Рабочих с плантации не сгонишь. До ночи гнутся на чаю. Сбегутся детишки, сползутся калеки, шаткое старичьё. Глянешь — в зале три маленьких сестры да дядя Ваня, да три кривых мушкетёра, да два отставных капитана… Не густо.

И вот тут двигают тяжёлую артиллерию. Больных. Всё ж равно без дела маются-валяются. Так пускай хоть массовости подбавят. И не бесплатно. За мучения мученические — ну кому лекции про лихостные победы на пути к коммунизму в радость? — больных без билетов пускали на фильмы. Сегодня «Спящая красавица».

Народ тоскливо поскрёбся в клуб.

— А ты, холодовник, чего вылёживаешь? — нарочито строго выпел мне хмурый мужичара, круглый, как носорог. — Айдаюшки красавицу будить!

— Этой, — нянечка безнадёжно махнула на меня, — отбудился на сорок пять дён. Ну отхватил пирожка! Пластом, на спине вылежи таку чуму! Так что нехай лежит. А вот чего эта старая коряга сидит? — уставилась в мою гостьюшку. И ей: — Особливой присоглашённости ждёшь? Раз имеешь корысть от больницы, иди сама за малого в клуб. Ты да палка, сразу двоя. Народище! Пускай и палка на московца поглядит. Повяжи на неё свою косынку, уставь рядом. За девку сойдё.

— Не до простосмотрин нам. У меня свои песни.

— Знам наизусть все твои песни. Я те чё спою? Бросай сильничать малого. Давай у клуб. Послухай умных людей. Оглядись да только вж-ж-жик к депутатику и быстро-быстро смолоти свою копёшку. Пока тебя оттащат, ты горе и вылей. Можь, так скорей выскочит толк?

Затея легла бабке к сердцу. Она засобиралась.

Повеселела и нянечка.

— Вишь… И тебе полезность, и нам… Иди… Со своей сладкой подружей палкой. Главно, не прохлопай ноздрями депутатца…

Я пристыл к щёлке.

Народцу слилось реденько.

В первых двух рядах сидели помогающие. Учащиеся городского педучилища. На чаю малая горстка с них проку, сослали вот на встречу.

Фамилию депутата-поэта я не разобрал. Какая-то не то пресмыкающаяся, не то грызунья. Не то Бобров, не то Хорьков, не то Сурков…

— Я благодарю своих избирателей, — пританцовывая за кумачовой трибункой, сыто затоковал поэт, — что они заметили меня