Великая княгиня Рязанская - Ирина Красногорская

– Леонид Бельский лишится службы за сокрытие своей родословной. Умрёт в большой нужде и забвении, – сказала Еввула.

– А как изменилась бы его судьба, откажись я от власти?

– Он стал бы известным живописцем, прославленным на века.

– И только-то! Овчинка выделки не стоит!

– Но он обрёл бы духовную власть над людьми…

– Помышлять о духовной власти грешно! – Анна хлопнула дверью. Но тут же открыла её и предложила ласково: – Не будем ссориться! Идём ко мне, Вуля, тут тебе оставаться опасно.

– На рассвете я покину Кремль, – сухо отозвалась Еввула и даже не повернулась к Анне, – так что не о чем тебе беспокоиться.

Однако Анна, хоть и обиделась, всё-таки приказала усилить охрану Глебовской башни, а потом не могла допроситься у стражников, когда же и как Еввула оставила город. Несли они все какую-то нелепицу – будто галкой она из бойницы вылетела, и кружили в это время над кремлём чёрные птицы-вороны.

Только летом, по замышлению Анны, между Рязанским и Московским княжеством наконец был заключён новый договор о дружбе и взаимопомощи. Договорную грамоту привёз из Москвы князь Пронский и передал Анне. Она сразу же, при нём, стала её читать с большим вниманием, хотя знала уже, что грамота в Москве на сей раз не претерпела никаких изменений. Всё было улажено и, если смотреть правде в глаза, не в пользу рязанцев. Великий князь Рязанский Иван Васильевич обязывался считать великих князей Московских Ивана III и его сына Ивана Молодого старшими братьями, всегда быть заодно с Москвой, не вступать в литовское подданство и не сноситься с князем Литовским, не принимать к себе на службу мещёрских князей, отыскивать их, беглых, и передавать москвитянам. Договор сокращал и пределы Рязанского княжества. И со всем этим Анна примирилась, поскольку брат Иван со своей стороны обязывался обеспечить безопасность Рязании от врагов внешних, а Рязанскому княжескому дому, то есть в первую очередь своей сестре, – от врагов внутренних. Кроме того, надеялась Анна, что, заручившись скреплённой печатью, поддержкой Ивана, она всё-таки сумеет на деле обойти его и сохранить княжеству былую самостоятельность, недаром же он прозвал её Лисонькой, да и на помощь матери рассчитывала, не допустит она, чтобы дочь единственная подчинялась невестке, даже царского рода.

Договор требовал от Анны новых немалых хлопот, но она рада была хоть тотчас же приняться за них – утёрла нос местным недругам, доказала, как глупо, как смешно им уповать на самостоятельность и зрелую волю шестнадцатилетнего парнишки. «А сын – молодец, – думала, – не тщится сам править, сказал намедни: “Я за тобой, матынька, что за каменной стеной”, – и в грамотах пишет неизменно “яз…и мати наша”».

Анна свернула грамоту и удовлетворённо улыбнулась, не сомневаясь, что сын подпишет её.

– Мой батюшка покойный, – продолжая улыбаться, теперь уже князю, заговорила она, – обычно награждал послов, принёсших добрую весть. Я намерена ввести в нашем княжестве этот порядок и начну с тебя…

– Анна! – перебил князь Пронский и вдруг неловко, грузно припал на колено, сохраняя, однако, почтительное, в пять шагов, расстояние до великой княгини. Она удивлённо подняла брови, хотя отлично поняла, что последует дальше, и осталась сидеть за столом.

– Голубушка моя! – пылко продолжал князь Пронский. – Ты же знаешь, что наградой мне может быть только любовь твоя. Ты ведь сказывала, да? Сказывала, что любишь меня? Я до сих пор не получил доказательство тому. Я понимаю – ты не могла… траур, но ведь прошло уже полгода, и потом ты… Или это были только слова?

– Оставайся…

– Что?

– Оставайся!

– На сколько? – спросил князь деловито и резво поднялся. – Мне необходимо сообразно сроку сделать своим людям кое-какие распоряжения. – Он попятился к дверям.

– Навсегда, князь, навсегда! – весело пояснила Анна и тоже поднялась, однако из-за стола не вышла, опёрлась ладонями о столешницу, высокая, статная, пополневшая за время вдовства, красивая – теперь, в свои тридцать два года, точь в точь такая, какой увидели её много лет назад, изобразили иконники. – Мы же теперь оба свободны, Владимир.

– Свободны? – пролепетал князь. – Ах, Анна, Анна! – Он сделал шаг назад. – Если бы всё это случилось раньше… У нас взрослые дети. У меня – внуки. Они не поймут. Да и одно дело – подчиняться твоему сыну, будучи удельным князем, лицом посторонним, другое – отчимом.

На Владимира жалко было смотреть, он как-то сразу постарел, осунулся, словно не только перенёс длинную дорогу, но ещё изнурительную болезнь.

– Не мучайся, князь! – Анна вышла из-за стола. – Я пошутила. Нам нельзя быть вместе. Я беременна. – Она провела рукой по заметно округлившемуся животу. – Ступай с богом – нас ждут дела, куда более важные, чем любовь…

Князь Пронский низко-низко поклонился и поспешно вышел.

Анна опустилась на пол. И этого слабого, старого человека она любила? Да! Любила! Видела в нём опору, защиту от всяческих бед, искреннего, мудрого советника. Раз за разом посылала с договором в Москву как самого преданного ей, особо близкого человека. Впрочем, никто лучше него и не выполнил бы этого поручения. Ему, единственному из рязанских вельмож, была безразлична судьба княжества – утратив свою самостоятельность, какой корысти ради стал бы он печься о независимости рязанцев? Какое счастье, что она разлюбила его не теперь – гораздо раньше, а «навсегда» произнесла, чтобы остаться верной своим словам, не платить немедленно долга и не опускаться до объяснений, и ещё, чтобы испытать князя…

Но, если бы он согласился остаться, она бы не стала хитрить и приняла его в любом качестве… Да! Не потащила бы под венец, нашла, нашла бы способы заткнуть рты осуждающим. А Владимир не понял этого, оттого что никогда не любил её и даже не желал. Да! То есть желал не плотью, а разумом, чтобы отомстить Василию, надругаться над ним…

Мысль о действительном равнодушии к ней князя Пронского пришла к Анне впервые, и безболезненно перенести её она, конечно, не могла. «Все мужчины такие, – пыталась она утешить себя, избавиться от той странной мучительной силы, что вдруг отяжелила её тело и удерживала на полу. – Для мужчин любовь – пустой звук. Они готовы удовлетворять плотские желания с кем попало, как петухи, и говорят о любви несговорчивым бабёнкам, равнодушным к тугим кошелькам, чтобы обольстить их».

«Отказом князя Пронского и своим поруганным досто- инством ты заплатила за безответную любовь к тебе Василия», – услышала она Нишкенде-тейтерь.

«Неправда! – Анна не ожидала, что может вскочить с былой лёгкостью. – Я любила его! И доколь языческая богиня будет вмешиваться в жизнь православной княгини?» И тут же одёрнула себя: наваждение, нет никакой богини – это её, Анны, думы, это она сама постоянно противоречит себе в мыслях и поступках и не хочет признать, что при жизни Василия не оценила его любви, не дорожила им. Вот за это и понесёт наказание куда большее, чем пренебрежение князя Пронского – после рождения дочери её женская жизнь кончится…