На южном фронте без перемен - Павел Яковенко

Я крушил штык — ножом грецкие орехи — полную шапку — и прислушивался к жаркому диспуту старшины со своим рыжим веснушчатым водителем. Прапорщик собирался провести ревизию имущества, собранного в кузове. Водителю явно не хотелось этим заниматься. Честно говоря, я и сам не понимал, зачем выволакивать под дождь казенное добро, но видно, старшина что-то заподозрил, и хотел немедленно подтвердить или опровергнуть свои подозрения. Спор был очень горячим, но каким-то нудным и бесконечным; когда я прикончил последний орех, он все еще продолжался.

Те два расчета, которые обитали со мной в «шишиге», оценили и сыр, и молоко. В ответ они предъявили мне добытый уже здесь мешок грецких орехов, из которого я теперь и черпал полной ложкой. Приглядевшись внимательнее, я понял, что в каждой машине есть по такому мешку. Я предупредил своих бойцов, что орехи улучшают потенцию, и посоветовал быть умереннее. Теперь тему для шуток я обеспечил им надолго — пускай прикалываются. Больше всех над этим смеялись, как я и ожидал, Боев и Восканян.

Над кострами личный состав соорудил навесы, и теперь никакого дыма больше не было. Рядом с пламенем сушились мокрые доски, хотя хватало и тех, что приносили из ближайшего пустого дома. Их выдирали прямо внутри помещения, и потому они были сухие и жарко горели безо всяких проблем.

Молчанов, оказывается, опять уехал в тыл, в госпиталь: что-то спину у него прихватило. Так что «Шизофрения» валялась у меня под сидением. Самому преподнести такой «подарок» я не рискнул. И не потому, что испугался, а потому, что хотел сделать приятное Игорю, а без него было неинтересно.

От скуки я сам принялся изучать симптомы этого тяжелого заболевания, но через час в ужасе книгу отбросил. Если ей верить, то процентов девяносто нашей батареи можно смело вязать и отправлять в тихий дом с желтыми стенами. У самого себя я обнаружил натуральное раздвоение личности.

Я бы еще долго пребывал в раздвоенности, но ко мне прискакал Адамов, и, преодолев, одышку выпалил:

— Товарищ старший лейтенант! Библиотека!

Я сразу и не сообразил, о чем он говорит:

— Какая библиотека, друг мой?

— Обыкновенная. Сельская. Тут недалеко.

До меня, наконец, дошло. Я помчался за Адамовым и даже обогнал его.

А библиотека и вправду была рядом. Сколько раз я проходил мимо этого маленького домика, но ни разу не удосужился в него заглянуть. Мысленно я обругал себя матом, (хотя, если точнее, я на нем уже давно просто-напросто думал): сколько же дней потеряно зря. Все хорошее, скорее всего, уже растащили. Но я ошибся.

В первой комнате все книги были свалены в одну огромную кучу. По ней лазала парочка солдат — библиофилов, что-то выбирая и отбрасывая. Я присел и присмотрелся. Это была в основном детская литература, хотя попадались работы Ленина, какие-то партийные брошюры, и — о, заметьте! — тонкая книжечка о вреде наркомании. Я выхватил ее из под носа подбиравшегося солдата, и перелистал. Ё — моё! Это же ходячее пособие молодого наркомана! Подарю Джимми Хендриксу — пусть изучает.

Во второй комнате, к моему удивлению, царил полный порядок. Книги аккуратно стояли на стеллажах, и первой мне попалась на глаза «Жизнь и судьба» Василия Гроссмана. Она была приличных размеров, и я, секунду поколебавшись, вручил ее верному Имбергу, который тоже околачивался здесь, с четким указанием донести до моей кабины. Он вернулся в первую комнату — там ему нравилось больше — ковыряться в куче, а я потерял счет времени, перебирая книги одну за другой.

Мне стало совершенно ясно, что пополнение этого собрания закончилось никак не позже девяносто первого года.

Но уровень читающей публики был таков, что вещи, которые в нормальных библиотеках и на полках-то найти было нельзя, здесь лежали, словно только что из типографии. Их и не открывал никто до моего появления…

Через два часа наша троица с книжками под мышками отправилась обратно на базу. Я захватил только те книги, которые очень хотел прочитать, и столько, чтобы они могли уместиться у меня под сиденьем, а те, что несли Адамов и Имберг, скорее всего, растворились бы среди личного состава бесследно. Тут ведь просто: сначала нагрузился пищей духовной, в потом обеспечил гигиену — вот и пропала книга. Так что я сразу записал их в потерянные. И как позже выяснилось — не ошибся…

Имберг выволок из дома с десяток пустых банок, расставил их у сарая на скамью, отошел к забору, и принялся стрелять одиночными. Стрелял он плохо: истратил три патрона, а ни разу не попал. Я просто смотрел на его сосредоточенное лицо и гадал, когда же ему это надоест.

Адамов гремел чем-то на чердаке. Я подумал, что за эту неделю они превратятся в настоящих мародеров, и трудно им будет потом, в гражданской жизни, избавиться от приобретенных манер. Я хотел еще раз вынуть из нагрудного кармана медаль за материнство, чтобы полюбоваться на находку, уже потянулся рукой, но почему-то передумал, и опять уставился на Имберга. Он выстрелил еще два раза, и одну банку разбил. Я зааплодировал. Сзади засмеялись.

Я обернулся, и увидел двух, судя по возрасту и внешнему виду, контрактников в косынках, которые незаметно подошли к нашей группе, а сейчас смеялись. Но не зло, а как-то так, снисходительно.

— Вот как надо! — сказал более высокий, и, не сходя с места, будучи почти в полтора раза дальше от цели, чем Имберг, одной очередью снес все банки, как будто их там и не было.

Я присвистнул. Имберг покраснел. (Честное слово — покраснел. Настолько, что краска проступила даже через его темное заросшее лицо). Адамов, с тревожными глазами суслика, высунул голову с чердака.

Контрактники пошли дальше, периодически отстреливая изоляторы на столбах, а я приказал возвращаться.

— Что на этот раз, Адамов?

— Да вот товарищ старший лейтенант, ножницы, пинцет и одеколон.

— Уж не пить ли ты его собираешься, дружище?

— Я, товарищ лейтенант, вам одному признаюсь — я вообще не пью. На проводах раз попробовал, и не понравилось, честное слово. С тех пор и не пью.

Имберг закатил речь, как много он может выпить… Пришлось отключить слух…

Урфин Джюс пригласил нас с Найдановым к себе в баню.

— Только, — сразу предупредил он, — таскать дрова и воду берите своих бойцов.

Мы взяли трудолюбивого Имберга, хотя старшина яростно сопротивлялся, надеясь построить его для каких-то своих собственных целей. Но Андрей так уперся на этот раз, что тот предпочел за лучшее отступить.

Довольный Имберг заковылял за нами, и пока мы играли трофейными картами, натаскал в баню воды и затопил печь. Собственно говоря, это была не баня. Ранее это помещение служило хозяевам летней кухней, но для приятного омовения в ней оказалось все самое необходимое: большая печка, крыша над головой, деревянный пол и небольшие размеры, так что помещение быстро прогревалось. Здесь искупалась почти вся «деревянная» рота, а теперь Бессовестных снизошел и до нас.