Луна, луна, скройся! - Лилит Михайловна Мазикина

заставляют делиться с чужаками, а не своими, и часть в принципе радовалась, что олигархов заставили делиться. Другими словами, Батори показал себя хитрым старым лисом — хотя я точно знала, что большую часть его планов разрабатывает Ладислав Тот, тайный советник и давний товарищ Ловаша. Я не раз присутствовала при их беседах, хотя почти ничего из них не запомнила.

Неделю я не выходила из апартмана, питаясь тем, что купил Кристо, и просматривая новостные сайты. Сайт памяти меня, кстати, всё ещё работал. После «Проклятья цыганского клана» туда добавили ещё пару статей с версиями моего исчезновения, потом жалостливый очерк о моём бегстве из Праги по мотивам телеинтервью, статью о награждении Кристо Орденом Святого Вацлава, заметки, в которых я упоминалась, как «личный волк императора Батори», длинное конспирологическое эссе, доказывающее при помощи косвенных и порой странных аргументов, что я — внебрачная дочь императора (даже лунное ожерелье на моей шее отчего-то сочли знаком нашего родства), и подборку новостей о моём исчезновении после терракта с различными теориями касательно того, кто его устроил и зачем, от официальной версии про Люцию и её двенадцать «апостолов» (причём автор явно сочувствовал «волчице», представляя её чуть ли не Девой Жанной и напоминая, что её имя происходит от слова «свет») до просто фантастических.

Наконец, продукты в холодильнике закончились, и я сочла это знаком к тому, чтобы пойти проведать Кристо и Дину. Аккуратно переплетя все сорок косичек, натянув свой «готический» наряд и нанеся боевую раскраску, я выхожу из дому за полночь и уже к четырём оказываюсь на опушке леса Святого Иштвана — естественно, соблюдая все предосторожности, какие могу придумать. Немного покружив по лесу и не обнаружив сторонних наблюдателей, я подхожу к домику. Кристо, видно, заранее чувствовал — сидит на крыльце и потягивает разбавленное вино. Увидев меня, он улыбается и приглашающе похлопывает по деревянной ступеньке рядом.

— Привет, — вполголоса говорит он, когда я сажусь. — Не хотел орать издалека, мачеха спит. Очень рад тебя видеть.

— Здравствуй. Что-нибудь получается?

— Неа. Мне кажется, это не происходит так быстро.

— Ну да, наверное.

— Вина?

— Только чуть-чуть.

Кристо не проявляет и тени намерения встать и принести чистый стакан. Вместо этого он залпом осушает свой и наливает туда неразбавленного вина. Протягивает мне. Не сказать, чтобы у меня были причины, но именно после него пить не хочется. Я не решаюсь показать это — не хочу обидеть — и делаю глоток. Это опять «Кадарка». Без гуляша на закуску она кажется слишком кислой и слишком терпкой. Кристо пододвигает незамеченное мной сначала блюдце: на нём чернеет маленький кусочек зажаренной кровянки. Да, ведь неделя прошла… Я жую колбасу — без сала она почти отвратительна — и быстро запиваю оставшимся вином.

— Интересно, где этот Гаэлисс? — бормочу я, разглядывая блюдечко. — Наверное, славное курортное местечко на берегу Балтийского моря. Сосны, песок…

Кристо прыскает.

— Чего?

— Лилян, это же просто фабрика так называется.

— Да?! Вот же ёж ежович, никакой романтики не осталось в этом мире.

Кристо, улыбаясь, берёт мои жирные от масла пальцы и подносит к губам.

— Так её побольше?

— Гм, э-э-э, — я аккуратно высвобождаю ладонь. — Я вообще о всяких дальних странствиях, о трепете перед бесконечностью мира, о радостях открытия.

— А, ну… мне дальних странствий прошлым летом с головой хватило. Я теперь, наверное, стану идейным домоседом.

— А мне понравилось бродить. Столько всего нового видишь…

— Угу, с новыми людьми знакомишься. На полях у Вуковара.

Не знаю, имел ли он в виду мертвецов у костра или Златко, но настроение мне успешно испортил. Ах, как мне не хватает ложки и права ударить ею Кристо по лбу! Я встаю, чтобы попрощаться и уйти, но Кристо удерживает меня за руку:

— Лилянка, ну, посиди чуть-чуть, пожалуйста. Я полгода тебя толком не видел, только призрак с твоим лицом. Или ты меня с тех самых пор боишься?

— Ничего я не боюсь, — я сажусь обратно. — Просто вообще не представляю, о чём с тобой говорить.

— Расскажи что-нибудь. О себе. Я же почти ничего не знаю.

— Ты же читал про старушку и куриную лапку, — я невольно улыбаюсь.

— Да, занимательно было. Но ты мне что-нибудь ещё расскажи, пожалуйста.

Я немного думаю. Не так уж много в моём детстве моментов, которыми хочется делиться. Про голод — вспоминать неприятно, про то, как на похороны с крыши смотрела — примет за маньячку.

— Когда мне было лет двенадцать или тринадцать, мы с двумя другими девочками любили зимой, когда рано темнеет, ходить там, где фонарей не было — тогда на окраинах Пшемысля это обычное дело было — и выть под окнами. Хотя скорее, наверное, скулить, звуки получались премерзкие, безо всякого благородства.

— Это чтобы людей пугать?

— Да нет же, просто так. Ты понимаешь, совсем особенное ощущение, когда вот так свободно, из живота, вместе с подругами хором завываешь. Какое-то чувство освобождения.

— А почему тогда под окнами?

— Чтобы к людям поближе. Всё-таки немного было страшно, вдруг на вой волколаки прибегут. Жаль, потом родители их узнали, испугались. Запретили им со мной выть. А одной неинтересно.

— Хочешь, повоем дуэтом. Прямо сейчас.

— Тётя Дина же спит.

— Ну, отойдём в лес повыть. Тем более луна вон какая яркая, не заблудимся.

Я колеблюсь, но то ли природная авантюрность, то ли стакан вина заставляют меня согласиться:

— А пойдём!

Ночь в лесу всегда немного тревожит и настраивает на сказочный лад. Тёмная неровная тропинка, чёрные, с серебристыми верхушками, деревья, ветки, хлещущие по лицу и норовящие выколоть глаза, крапива и какие-то прутья, бьющие по ногам при неловком шаге. Запахи листвы, мяты, древесной трухи и лесных трав. Мы идём, выставив вперёд руки, чуть не спотыкаясь о торчащие корни или камни, и хихикаем, чувствуя себя юными следопытами лет девяти, сбежавшими в ночь на Ивана смотреть мавкин хоровод. Рассказывают дети друг другу такие истории — пляшут, мол, утопленницы кругом там, где спрятаны клады или закопаны убитые бессердечными матерями младенцы. Сами мавки красивые, весёлые, а узнать их можно так: волосы у них длинные, выбеленные водой, и светятся, как луна, кожа холодная и мокрая, ноги босые, а если на спине поднять рубашку, то можно увидеть все внутренности, потому что кожа и мясо со спины раками поедены. Как на берег пойдут гулять, так всё бегают, да хохочут, а в ночь на Ивана начинают хороводить — если над кладом, то с весёлыми песнями, если над младенцем, то с тоскливыми. Как видят мужика или парня, сразу просят у него расчёску, а