Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры - Марк Коэн

Но я вновь осмелилась вынырнуть из омута прошлой ночи. Даже самые горькие мысли кажутся глотком свежего воздуха. Я ничего не могу с собой поделать.

Итак, я замерла в тенях за старой пальмой, готовая в любой момент скрыться в коридоре для слуг. Там, в плетении старых ходов, меня никто бы не поймал.

Шестеро окружили овальный стол и заняли свои места. Пятеро были в черных свободных балахонах, а шестой – в темно-пурпурном. Когда этот шестой откинул с головы глубокий капюшон, по спине фигуры рассыпались длиннейшие белые волосы. То была Мельпомена.

Не говоря ни слова, Мельпомена взяла со стола одну из заранее приготовленных чаш и пошла с ней вокруг стола. Из чаши тончайшей струйкой сыпался на пол какой‑то порошок.

Видимо, то была соль, Мельпомена говорила, что соль уберегает медиумов от зла. Другая рослая фигура, в которой я с легкостью опознала Терезу, шла следом за Мельпоменой и чертила что‑то мелом на полу. Какие‑то символы, смутно напоминающие зодиак, но только отчасти. Я не смогла бы разглядеть лучше без риска быть обнаруженной.

Когда с защитным кругом было покончено, обе женщины вернулись к столу. Далее в ход пошла другая ритуальная чаша. Мельпомена отпила из нее, бормоча что‑то на латыни – не знаю, что именно, но точно не названия видов бабочек, – и передала чашу по часовой стрелке. Это было похоже на искаженное церковное причастие, где священниками служили молодая мошенница и ее покровители.

Тереза с ловкостью фокусника убрала обе чаши, будто тех и не было.

Мельпомена простерла руки в стороны, и все сомкнули пальцы друг с другом, образуя живую цепь.

– Братья и сестры, – провозгласила она тонким срывающимся голосом, – сегодня в астральном сне я повстречала ту, кого так долго разыскивала в тонких планах эфира. Ту, чье доверие мне не удавалось заслужить, ибо я была недостаточно чиста для соприкосновения с ее душой.

Мои кулаки стиснулись сами собой, ногти глубоко врезались в ладони. До сих пор я могу видеть на них багровые отметины-полумесяцы.

– Но теперь она снизошла до меня – хозяйка этого дома, госпожа над всеми обитающими здесь духами. Я повстречала пани Марту.

По содрогнувшейся спине я узнала среди фигур в балахонах своего отца. Он сидел прямо напротив Мельпомены, низко опустив голову.

– Этим вечером Марта явится на зов и осенит своим присутствием наше собрание, чтобы навсегда исцелить душу своего скорбящего супруга. Вся ее суть тянется к его сути, чтобы воссоединиться хоть на час. Братья и сестры, мы должны воззвать!

Мельпомена и Тереза разом подняли руки выше, вынуждая сделать то же всех сидящих за столом.

Медиум вновь заговорила на латыни, ей вторили еще пять голосов. В какой‑то момент она стала раскачиваться из стороны в сторону, и по кругу пошла волна. Я поняла, чего она добивается такой нехитрой манипуляцией – чтобы все пришли к одному ритму дыхания и в решающий момент легче поддались внушению. Но со мной этот фокус не прошел – я стояла поодаль, отрезвляя себя болью.

Наконец Мельпомена подняла веки. Под ними были только белки глаз. Ее лицо искривила болезненная гримаса, изо рта вырвался хрип, точно она слишком долго задерживала дыхание. Скорее всего, так она и поступила.

– Я… здесь… – не своим голосом возвестила она.

Голос этот ни в коем случае не был похожим на мамин, я знала это заранее и все равно испытала что‑то сродни разочарованию. Я знала, что иду посмотреть на обман, и все равно на что‑то надеялась.

Глупая, глупая, глупая!

Но отец, он… Он будто услышал именно то, что и хотел. Возможно, надежда вновь услышать маму, поговорить с ней отравляла его ум слишком долго, а потому он подался вперед всем телом, с жадностью ловя каждый фальшивый звук.

– Марта! Марта, это ты?..

– Я, мой дорогой, мой Войтек…

Отец всхлипнул. Его сломали.

Тереза, видя, что сцена затухает, стала задавать Мельпомене вопросы, на которые якобы могла ответить только моя мама. И каково же было мое возмущение, когда это оказались те же истории, что отец рассказывал мне в моем кабинете, усыпленный чаем, бабочками и покачиванием кулона в моих еще неумелых пальцах! О знакомстве, о свадьбе, о рождении детей. Те же детали, те же самые драгоценные воспоминания, которые я извлекла из его памяти по праву наследницы, – они были украдены, чтобы ввести его в заблуждение!

В тот момент я была почти готова выскочить из своего укрытия, вопя во весь голос: «Они лгут тебе, тату, лгут!», но я не смогла заставить себя пошевелиться. Мной овладело странное оцепенение. Почти такое же, как когда я рассматривала застреленного отцом оленя и жирных мух, лакомящихся его засохшей кровью и слюной. Отвращение и интерес – вот как можно описать это чувство честнее. Мне было жаль мертвого оленя, мне жаль своего иссушенного горем и развратом отца. Но…

– Мне холодно, любимый… – жалобно простонала Мельпомена, запрокидывая голову.

– Так бывает с теми, кто ушел раньше срока, – свистящим шепотом подхватила Тереза, Жюль с важным видом кивнул в знак согласия.

Гнусные трюкачи! Готовы даже сломать собственный ритуал, лишь бы добиться желаемого. Мельпомена говорила, что никто не должен перебивать медиума.

– Мне так холодно… – повторила Мельпомена, перекатывая голову от одного плеча к другому. – Согрей меня, любовь моя… Дай хоть каплю тепла и жизни… Мне нет покоя, вокруг лишь тьма и лед… Я оставила тебя…

– Боже, Марта! Тереза, что же мне делать? – взволнованно воскликнул отец.

– Холодно, – продолжала скулить Мельпомена не своим, но и не материным голосом.

– Она страдает! – вскричал отец хрипло.

Тереза решительно разорвала круг, разняла руки с соседями. Но ритуал поразительным образом не прервался, кто бы мог подумать! Вместо этого Мельпомена встала и поднялась на цыпочки, якобы приподнятая в воздух. Какая‑то женщина истерически взвизгнула.

– Марта не уходит! – очень остроумно отметил месье Жюль. – Ее дух по-прежнему в теле медиума!

– Войтек, иди ко мне!

– Пан Роговский, – спокойно и взвешенно произнесла Тереза. – Лишь один раз я наблюдала подобное в своей практике. Это исключительная сила духовной связи, высокое проявление истинной любви… Ты должен дать духу Марты то, чего она так долго ждала в мучительном одиночестве эфира.

– Чего же? – пролепетал отец, не отрывая глаз от изогнувшейся и все еще балансирующей на цыпочках Мельпомены.

– Согрей ее, Войтек. Согрей, как живую.

Тереза властно взяла моего отца за руку и повела его вдоль стола. Головы спиритистов поворачивались следом. Ведьма свела Мельпомену и отца, соединила их руки. Вручила своему немолодому уже любовнику вечно холодную лапку собственной приемной дочери.

Мельпомена издала новый стон, робкий, но уже не такой страдающий:

– Тепла…

Отец обхватил ее за шею и крепко поцеловал бледногубый крошечный рот.

Я зажмурилась. Меня будто наотмашь хлестнули по лицу. Щеки ожгло кипятком, и я поняла, что это моя собственная кровь хлынула к голове, до боли, до шума в ушах.

Не знаю, сколько времени мне потребовалось, чтобы снова разомкнуть веки, но я об этом тут же пожалела.

Первое, что я увидела, было голубовато-белое, распростертое, точно раздавленная бабочка, пришпиленная для просушки к пробковой доске, тело. Абсолютно обнаженное. На этой болезненной белизне выделялись только островки желтоватых женских волос, ямка пупка и розовые точки сосков. Еще было запрокинутое лицо с радужками глаз, трепещущими у самой линии ресниц. Расплесканный