Рассвет - Генри Райдер Хаггард

Не утешило его и замечание Милдред Карр, сделанное на следующий день после отъезда леди Беллами. Подняв глаза, она пристально посмотрела на его руку.

— На что вы смотрите? — спросил он.

— Разве вы не носили помолвочного кольца с тем странным изумрудом?

— Да, верно.

— Что же вы с ним сделали?

— Я отдал его леди Беллами, чтобы она передала его Анжеле.

— А зачем?

— Чтобы дать ей знать, что я жив и здоров. Вы же знаете, мне нельзя писать ей.

— Вы очень доверчивы.

— Что вы имеете в виду?

— Ничего. По крайней мере, я не думаю, что следует так запросто отдавать свое обручальное кольцо в чужие руки. Его могут использовать не вполне правильным образом, знаете ли.

Подобный взгляд на произошедшее переполнил чашу нервного беспокойства Артура, и он тщетно засыпал Милдред вопросами, пытаясь заставить ее объяснить, что она имеет в виду, и изложить причины своих подозрений, если они у нее были; но она больше ничего не сказала по этому поводу; затем эти разговоры прекратились, и тема эта более не упоминалась между ними.

После отъезда супругов Беллами время на Мадейре тянулось бесконечно, но никаких заметных перемен в обстановке не происходило. Однако Милдред видела, что их визит лишил ее всех преимуществ, которые она приобрела перед Артуром, потому что они как бы принесли с собой дух Анжелы — и как бы бесплотен он ни был, этого оказалось достаточно, чтобы совершенно подавить влияние миссис Карр. Артур не предпринимал более никаких шагов и, казалось, начисто забыл про тот эпизод на холмах, когда был так близок к катастрофе. Напротив, ей казалось, что с течением времени молодой человек становится все более озабоченным и смотрит на нее все более и более как на сестру, пока наконец ее терпение не истощилось.

Что же касается ее собственной страсти, то она, не имея никакого выхода, мало-помалу становилась почти безудержной. Отныне Милдред Карр дрейфовала, словно судно без руля в непрерывно бушующем и не знающем покоя море. И не было того масла, которое можно было бы пролить на эти неспокойные воды, не было отдыха от штормовых порывов, бушевавших отныне между ней и желанным пристанищем ее покоя. В самом деле, Милдред даже начала сомневаться, не ослабла ли окончательно ее способность очаровывать Артура так, как это ей удавалось поначалу, с блеском остроумия и полубессознательным проявлением природной грации, и не была ли она близка к тому, чтобы вовсе потерять свою ненадежную опору в его уважении и привязанности. Мысль о том, что он, возможно, устал от нее, однажды пронзила ее, словно ледяной ветер, и на мгновение превратила ее сердце в лед.

Бедная Милдред! Выше, чем когда-либо, над ее головой расцвела «голубая роза», которую ей так хотелось сорвать. Доберется ли она когда-нибудь до нее после всех своих усилий — хотя бы для того, чтобы успеть сорвать один бедный листик, один увядший лепесток? Тропинка, которая вела к заветной цели, была очень трудна для подъема, а внизу бурлили и пенились зловещие буруны. Не суждено ли ей, в конце концов, упасть в эту бездну, печальные воды которой не могут принести ни смерти, ни забвения?

Рождество пришло — и ушло.

Однажды, примерно через восемь недель после отъезда Беллами, когда они все сидели в гостиной, и Милдред предавалась подобным мрачным мыслям, Артур, читавший роман, встал и открыл раздвижные двери в конце комнаты, отделявшие ее от второй гостиной, а также двери между этой комнатой и столовой. Затем он вернулся и, стоя в большой гостиной, словно с высоты птичьего полета, окинул взглядом все помещение.

— Что это с вами, Артур?

— Я думаю, Милдред, что, имея в своем распоряжении такие апартаменты, просто грешно и стыдно не дать здесь бал.

— Если хотите, я это устрою. Вы потанцуете со мной, если я это сделаю?

— Сколько раз? — спросил он, смеясь.

— Ну, мои аппетиты будут умеренными — раза три, я полагаю. Дайте подумать… первый вальс, вальс перед ужином и последний галоп.

— Да вы меня с ума сведете за три танца! Опасно танцевать вальс с такой красавицей, — сказал он тем шутливым тоном, который часто употреблял в разговоре с ней и который так сильно раздражал ее.

— Скорее, пострадает моя собственная голова, ведь я так редко танцую. Значит, сделка?

— Конечно.

— Боже мой, Милдред, какая же вы глупенькая, совсем как школьница! — воскликнула мисс Терри.

— Агата расстроена, потому что вы не предлагаете ей потанцевать с вами три раза.

— О, но я с удовольствием сделаю это, если она сама захочет; три кадрили, идет?

Таким образом, дело обошлось без взаимных обид, разговор свелся к шутке, но Милдред не забыла о своем намерении. Напротив, «общество» на Мадейре вскоре было глубоко взволновано известием о том, что «леди Крез», миссис Карр, собирается дать великолепный бал; и столь дурно настроено — или, вернее, столь склонно к поспешным выводам — было это общество, что разговоры пошли в открытую: бал устраивается для того, чтобы отпраздновать помолвку миссис Карр с Артуром Хейгемом. Артур ничего об этом не слышал; о себе всегда узнаешь последним. Милдред, однако, знала об этом, но то ли из безразличия, то ли из каких-то скрытых побуждений не сделала ни малейшего шага, чтобы опровергнуть это, и не позволила мисс Терри вмешиваться.

— Чепуха! — заявила она. — Пусть говорят. Противоречить таким слухам — значит, заставлять людей верить в них еще больше. И помните, Агата, ни слова об этом мистеру Хейгему: это выведет его из себя.

— Но, Милдред, я полагала, что вы тоже расстроитесь…

— Я? О, нет! Случаются вещи и похуже, — и Милдред Карр пожала плечами.

Наконец, наступил долгожданный вечер, и прибывшие гости обнаружили, что бал был задуман в таких масштабах, каких Мадейра никогда прежде еще не видела. Ночь была прекрасна и достаточно тиха, чтобы можно было освещать сады китайскими фонарями, которые горели повсюду сотнями и даже свисали, как золотые плоды, с самых верхних ветвей высоких капустных пальм и с самых высоких побегов бамбука. Внутри дома все выглядело не менее прекрасно. Анфилада из трех больших приемных была разделена на части — две предназначались для танцев, одна — для гостиной. Все комнаты оказались переполнены, так как сезон на Мадейре был в самом разгаре, и все англичане, которые «хоть что-то из себя представляли», были приглашены. К тому же в день бала в гавани пришвартовался военный корабль — и потому на балу очутились все его офицеры, свободные от вахты и радостно предвкушавшие праздник, как это свойственно британским морякам.

Дом был прекрасен, но главным его украшением стала сама хозяйка, миссис Карр. Она была одета в простое, но идеально сидящее черное атласное платье, расшитое бриллиантовыми звездочками, которые подчеркивали безупречную красоту и белизну ее кожи. Ее украшения тоже были бриллиантами, но не маленькими цветочками и птичками, сделанными из крошечных камешков, а крупными одиночными камнями, каждый размером с орех. На голове у нее была диадема из этих камней, всего их было одиннадцать, по пять с каждой стороны, а в центре — самый большой бриллиант величиной с небольшой грецкий орех, сиявший, словно волшебная звезда. Шею, запястья и талию также украсили сверкающие камни, и их сияние на фоне блестящего черного атласа усиливалось при малейшем движении, придавая Милдред Карр великолепный, поистине королевский облик.