Рука - Юз Алешковский

По-моему, я заорал во сне от чистого детского ужасаснижения. Вы должны были слышать этот крик, Василий Васильевич… Не толькослышали, но и одеяло сброшенное на меня накинули… Не верю и никогда не поверю…подлизываетесь. Хотите вытянуть из меня напоследок какую-нибудь уступку?.. Темлучше, если не хотите. А что у вас за состояние, позвольте полюбопытствовать…Чувствуете тоску и легкость, словно сбросили лишних килограммов пятнадцать. Выих на самом деле скинули. Мудрено не скинуть… Дело не е весе, а в самочувстеии,«дать которому характеристику вы не можете»… Целый отдел кадров в вас протухает…Ладно.

Заорал я во сне от ужаса, с жизнью простился, жду, стараюсь,однако, уравновесить смертельный удар за миг до посадки рывком тела вверх ивнутренним вознесением, абсолютно при этом уверенный, что смогу создать такимобразом некое спасительное пространство между обреченной неумолимым притяжениемземли на развал и гибель плотью странного самолета и собой, трепетно жаждавшимпродолжения жизни и дрожавшим от ясного знания того, что приближается,притягивает, приближается, того, что произойдет через десять секунд всотрясении, грохоте и ослепительном навек пламени, через девять, восемь… пять…три, две, через секунду…

Очевидно, в ту самую секунду я был в беспамятстве, а когдаопомнился, мимо окон вагона скользил серый в прожилках камень – мрамор станцииметро «Дзержинская». Ничего абсурдного в полете под землей я не почуял.

Первым из вагона вышел ты, Понятьев. За тобой весь твойотряд. Влачков, Лацис, Гуревич, Ахметов и другие молодчики, которых я личноугрохал вот этой рукою. Вышли, бросив прочитанные от корки ро корни газеты напол. Я выходил последним, взглянул случайно сквозь стекло в соседний вагон,которого раньше не замечал, и увирел там отца, и меня потрясло его одиночество.Он сидел и клевал носом, как возвращавшийся с тяжкой работы усталый человек.

Я было отшатнулся назад от дверей, закрывавшихсямедленно-медленно, как гофрированные створки над бездной крематория, кура упалгроб, но стюардесса жестоким и злобным толчком остреньких кулачков вытолкнуламеня в последний момент на платформу проклятой станции «Дзержинская», вхолодный серый камень-мрамор…

Состав начал взлет. Я даже не успел подбежать к окнуотцовсного вагона, не успел махнуть рукой и крикнуть чтонибудь. Мимо меня ужелетел последний вагон, и на его площадке, как проводник товарняка, свесив ногив пропасть, сирел Фрол Власыч Гусев, с веселым и праздным любопытством глазеяпо сторонам на вогнутые стены станции и бледно-голубые источники искусственногосвета. Он не свалился с площадки, когда поела, задрав головной вагон, понессяввысь, хотя по всем физическим законам должен был брякнуться прямо на меня, вмои, готовые поймать его на лету, руки. От сиротливости и холода мне сталоневмоготу. Я проснулся… Стоп!.. Стоп!.. Стоп!..

Где моя папочка? .. Почему я раньше не вспомнил? .. Вот же двестранички из множества сочиненных Фролом Власычем в моем кабинете. Вот они! ..Слово в слово! Это та самая мысль, которая неизреченно пребывала в составемоего посленего сна… Слово в слово… Со здоровым человеком всего этого, конечно,происходить не может… не может… Я болен… Вот эти слова: и в свой час, быстрей,чем свет, стремящийся за вами, вы возвратитесь туда, откуда вы родом, новозлюбившие Землю больше самих себя останутся в почвах ее жизни!.. Боже мой!..Боже мой!..»

Отвезите отца к морю, гражданин Гуров, и возвращайтесь…Прощай, Понятьев! Хотел я было напомнить тебе сказанное отцом моим перед тем,как ты пристрелил его, но не стану припоминать ради него же… Не стану. Прощай…

Рябов! Мне открылось вдруг само собою, что передать ФролуВласычу… Во-первых, передай, что не пропало ни одного его слова… Я отказался отмысли сжечь папочку… Сделай копии его «показаний» и возврати. Я знаю: онвозрадуется, как дитя. Сделай это. Во-вторых, скажи, что спас он меня однаждыот петли, поделившись со мной, палачом, жизнью, и я возвращаю ему ее. Пустьпримет, большего я сделать не в силах, пусть примет жизнь врага моего,гражданина Гурова Василия Васильевича, ту жизнь, за которой гонялся я вслепуюсорок лет и думал до последней минуты извести ее жестоким обманом и мстительнойпулей, выпущенной не своей рукой, что было бы, осознаю, злом еще большим, чемесли бы пулю я выпустил сам. Трудно мне было отказаться от мщения. Трудно. Нотеперь легко. Передай в общем. Он поймет, что произошло со мной…

Не думал, что бросит меня в жар от стыда. Я мокрый весь,словно из парной… Все вспоминаю благородные речи и мысли, которые, грех такговорить, но ничего не поделаешь, мне посчастливилось услышать на муки свои и,возможно, на спасение. Надо им в конце концое посоответствовать не толькопониманием, но и делом. А то я хочу и рыбку съесть, и на хер не сесть, хочуодолеть пропасть в два шага… И понимаю, что говоря чужими голосами и с чужихголосов, я страшился, упорствовал в ожесточении и не хотел заговорить сам,уходил от поступка… Бог спас меня с помощью Фрола Власыча и памяти об отце отпоследнего непростительного шага в пропасть. Я употреблю его на спасенив…

За всю мою жизнь не было у меня ничего радостнее этого шага.Не боюсь того, что ожидает меня, жить вовек не желал больше, чем в эту минуту,до того жить хочу, Рябов, что плоть моя ожить вот-вот может, честное слово, ямальчиком себя чувствую за час до прихода Понятьева в мою деревню, но обидел яжизнь, обидел я ее за свою отчаянную обиду, и жить не должен: виноват. . .Виноват. Очень виноват. И мог ли я предположить, что стыд меня проберет до душине перед кем-нибудь, а перед убийцей моим, гражданином Гуровым, когдапредставил я его только что выпустившим пулю мне в сердце, сделавшим благоедело, ответственность за которое я взял на себя, и тебя, Рябов, представилпришедшим по душу Гурова, чтобы прошла она через все, что я уготовил ему. Черезсвидание с родными, через разоблачение и бесконечную ненависть к себе занепростительный зевок в конце игры и ко мне за гнусную концовку, похожую напоследнее извращение. Она уничтожила бы в Гурове остатки человеческого,испепелила бы их, не остановись я вовремя, и это была бы такая моя вина передвсем сущим и Творцом его, что в пот меня бросило, и яды вместе с ним вышли изменя, и я сказал: «Боже мой! Боже мой!», помирая от стыда, и пришел сообщитьтебе об зтом…

Ты передай ему все мудрого такие свидетельства радуют неменьше, чем чудеса ребенка. Держи папочку. Не надо ее жечь. Единственное, что ясожгу, пожалуй, это доносы внука и записи интимных бесед его дедушки сбабушкой. . . Это – страшней каннибальства, пусть оно умрет со мной, сотрисоответственно пленку с рассказом про это. Прощай еще раз. Но гуровскую дочулюдезавуируй на службе. Пусть народ знает своих тайных осведомителей. Прощай.

Вы задали мне сейчас вопрос, гражданин Гуров, на который явам не смогу ответить. Я не знаю, как вам жить дальше, «ввиду ощутительногоисчезновения под ногами всех арматур и фундаментов»… Не знаю… Откуда мнезнать?. Не могу дать совета. А вы что, совсем не предполагаете что после моейсмерти коллег.и осуществят за меня последнее мстительное коварство противвас?.. Как «что, например»?. Вызовут сюда Электру и остальных, откроют гроб состанками убитой вами Скотниковой и золотым гаечным ключиком, парашку вывезут,а после трудно вообразимого позорище поставят вас к стенке в одиночестве иничтожестве…